Н Ляшко - Камень у моря

Маркушке представилось, как в городе его хлестали по щекам, запирали в темный чулан, по ночам скреблись и стены и, раскрыв дверь, спрашивали:

«Ну, скажешь, кто у вас бывал?»

Он съежился и сказал:

— Не-не-е учил он нас пу-пугать.

— Перекрестись, что не врешь. Так, а почему мешочек с камешками был черный?

— Та-такой бабка сшила.

— Сама сшила? Врешь? Учитель сказал, чтоб сшила черный! Завязку красную сделали, под кровь. Зачем врешь?

— Не-не вру я. Не вру! — гневно задребезжал голос Маркушки.

Иван похолодел во дворе и ринулся в сени:

— Ой, нету у вас совести! Вижу, что нету!

Стражник преградил ему дорогу, из мазанки в сени выбежал жандарм:

— Кто кричит?! Что-о, сопротивление?! Ну, заходи, заходи. Уйди, мальчишка! В чем дело?

— Никакого дела, а только срамно мне за вас. Мы чуть отходили мальчика, а вы опять с криком на него…

— Не выдумывай, ничего мы ему не сделали! Лучше говори правду Теперь можно не бояться учителя…

— Я никого не боюсь, у меня за плечами смерть стоит.

— Вот, а вертишься: показывал, будто у учителя был один раз, а теперь у тебя его вещи, книги, жена его была у тебя, твои провожали ее. Что это значит?

— А то, что безвинный он и мучится. Что ж я как, добра его сохранить не могу? Я темный, а совесть у меня есть.

Иван глядел жандармам в глаза и говорил неправду: он уже не был темным, он уже догадывался, что его и учителя запутывают во что-то страшное, и говорил о темноте, о совести.

— Говори правду, или мы угоним тебя на край света! Выложи правду…

— Правду? А вы б раньше показали мне мою кривду.

Где она?

— Знаем, где она, не хлопочи! Жалеть будешь, плакать будешь! Лучше сейчас скажи, что тебя учитель научил.

— А раз он не учил меня?

— Не учил? Дело твое, иди! Дай сюда старуху.

С бабкой жандармы были ласковыми и усадили ее на табурет:

— Ну, бабушка, расскажи, о чем за чаем говорил у вас учитель…

— За чаем? — удивилась бабка. — Мы чаю никогда не пьем… и нога учителя ни разу не была у нас.

— Так ли, бабушка? Стара ты, на том свете за неправду отвечать придется.

— Иному за брехню и тут не грех язык подрезать, — взнегодовала бабка, но тут же испугалась и заплакала: — На старости вруньей стала я, мать ты моя пречистая…

Жандармы погрозили бабке Сибирью, взяли книги, газеты учителя, и фаэтон запылил к поселку.

— Хы, чортовы чпстуны!

Маркушка поводил перед собой рукой и с усилием выговорил:

— Ру-ружьем бы их, сссволочей.

— Тес…

Учить ребят прислали из города старую поповну, и ее крики — «Молча-ать! Не та-ак!» — доносились до моря.

Маркушка учился хорошо и за партой больше думал о допросах и словах учителя. Он уже понимал, что Ивана и его у царской коляски приняли за тех, кто хочет извести царей, богачей и сделать так, чтоб не было ни богатых, ни бедных. Это волновало Маркушку, а то, что об этом нельзя говорить, озадачивало его. Он верил учителю, о царе и царице думал уже с неприязнью, но понять, как люди сделают так, чтоб не было богатых и бедных, что это за люди, где они, — не мог.

В школе он узнал, что перед арестом учитель жег в печке газеты и не отпирал жандармам до тех пор, пока те не взломали дверь. Это навело его на мысль, что газеты и книги, какие принесла жена учителя в мазанку, были частью тех, какие учитель жег, что в них, стало быть, сказано о том, чего он не понимает. Иначе зачем учителю жечь их?

Маркушка всех расспрашивал, как делаются газеты, где их можно достать, и в праздник увязался за Анисимом в город. Анисим продавал на рынке сухие сливы, а он бродил по базару, убегал к лавкам, в глубину улиц, вернулся с горящими глазами, из-за Анисима увидел в ногах хозяек скомканную зеленую трехрублевку, поднял ее и исчез.

Когда мешок опустел, Анисим выложил на ладонь выручку, ошарил карманы, мешок, корзину и побледнел.

В это время вернулся Маркушка и весело сказал:

— Отец, ззнаешь, а я что на-нашел тут!

— Что? — обрадовался Анисим.

— Три ру-рубля.

— Это мои, давай сюда, я их ищу, ищу. Ну, давай.

Денег у Маркушки уже не было. На что он истратил их, Анисим не мог дознаться, без покупок вернулся домой и при всех назвал Маркушку вором.

— Не верьте! Не-е брал я! Не ббрал! — закричал тот.

Иван старался смотреть Маркушке в глаза, но тот выдержал его взгляд. На лице Анисима бродили тени, в пальцы вступал свинец, — хотелось схватить Маркушку за ухо и кричать: «Так не брал?! Не брал?!»

Иван остановил его:

— Не горячись. Маркушка отдаст, ему уже стыдно…

Слова эти обожгли Маркушку, и он закричал:

— Не-не стыдно мне! Не сстыдно! Не-не брал я и не сстыдно! Я нашел! Я не крал!

Иван вывел его во двор и спросил:

— Ты нашел три рубля?

— Нашел.

— Где они? Скажешь? Идем, скажи всем…

В мазанке Маркушка, обливаясь потом, залепетал о том, как увидел в пыли примятую зеленую бумажку, как побежал с нею на почту и выписал газету.

— Газету?

— На все три рубля?

— Какую газету?

Маркушка сказал, какая газета будет приходить, как он узнал, где она делается и сколько стоит. Наступившую тишину нарушила бабка:

— Ну, и шут с ними, с тремя рублями! Жалко, а что делать?

— Во-о, во гладьте его по головке! — вспыхнул Анисим, но Иван взял его под-руку и повел наружу.

Они сели на каменную плиту и глазами уставились на море.

— Он не врет, — сказал Иван.

— Значит, я вру?

— И ты не врешь. Ты обронил трешницу, ее затоптали, отгребли ногами, а он нашел. Уж ты поверь, мне он сказал бы…

О трех рублях в мазанке больше не говорили. Маркушка прятал глаза и поглядывал на дорогу, пока однажды к мазанке не свернул похожий на пастуха разносчик почты.

Маркушка вырвал из его рук две газеты и замахал ими:

— Вот они!

Все сели на плиту и приготовились. Маркушка принялся читать. Бабка увяла в потоке непонятных слов и ушла. За нею ушли Анисим и Аграфена. Иван крепился, но его задели слова только о том, как в Ледовитом океане затерялось судно:

— А чего его понесло туда, раз там лед да холод?

Лоб Маркушки покрылся потом. Он бегал глазами по столбцам, по строкам и похож был на человека, который спутал ключи и не может войти в дом. Просмотрев одну газету, он развернул другую, но там говорилось о свидании короля с королем, о маневрах и генерале, которому исполнилось восемьдесят лет, о суде, о пожарах, — о том же, что ему нужно было, ни слова. Он краснел, досадовал и не заметил, как подошел стражник:

— Так, так, газетку почитываете? Умными стали?

Так, та-ак…

Аграфена и бабка порою гадали, где учитель, где его жена, что с ними, и прятали за слова страх: вот явятся жандармы, заберут их, как грозил стражник, и погонят в холодную Сибирь. А где она, эта Сибирь, что там?

Анисим про себя бранил Ивана, Маркушку и терялся.