Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

"Да. Это прекрасное зрелище. Я полагаю, у нее есть имя?"

"Она зовется Каракал."

"Не думаю, я когда-нибудь о ней слышал. Она очень высока?"

"Более двадцати восьми тысяч футов."

"Неужели? Я и не предполагал, что за пределами Гималаев может существовать что-либо такого масштаба. Была ли она изучена должным образом? Кому принадлежат эти измерения?"

"Кому по-Вашему они могут принадлежать, мой милый господин? Что есть несовместимого между монашеством и тригонометрией?"

Кануэй проглотил сказанное и ответил: "О, совсем ничего, совсем ничего," после чего вежливо рассмеялся. Неудачная шутка, подумал он, но та, из которой нужно было извлечь все возможное. Очень скоро начался поход в Шангри-Ла.

Медленно, под несложными наклонами, восхождение продолжалось все утро; но так как подобная высота вымагала физических усилий, энергии достаточной для разговоров ни у кого не было. Китаец путешествовал в роскоши, в своем кресле, что могло показаться неблагородным, если бы сидящая в царственном сидении Мисс Бринклоу не выглядела бы абсурдно. Разряженный воздух беспокоил Кануэйя меньше чем остальных, и он с трудом пытался уловить случайный разговор носильщиков кресла. Тибетский он знал очень слабо, достаточно для того лишь, чтобы понять, что люди были рады вернуться в монастырь. Он не мог, даже если бы ему хотелось, продолжить беседу с их лидером, так как последний, с закрытыми глазами и лицом наполовину спрятанным за занавесками, казалось, был погружен в мгновенный и хорошо спланированный сон.

Между тем солнце пригревало, голод и жажда были облегчены, если не удовлетворены, и воздух, чистейший, как с другой планеты, с каждым вдохом становился более драгоценным. Дышать нужно было обдуманно и осторожно, что, не смотря на начальное состояние замешательства, через время побуждало к почти исступленному спокойствию мозга. Все тело двигалось в едином ритме дыхания, ходьбы и мышления; легкие, более не отвлеченный автоматический орган, подчинялись дисциплине гармонии мозга и членов. Таинственное напряжение, которое охватывало Кануэйя в странном сопутствии скептицизма, как-то приятно озадачивало его над тем что он чувствовал. Пару раз он кинул веселое словцо Мэллинсону, но напряжение подъема забирало все усилия юноши. Барнард тоже астматически хватал воздух, тогда как Мисс Бринклоу была вовлечена в какую-то мрачную легочную войну, по каким-то причинам тщательно ею скрываемую. "Мы почти достигли вершины," ободряюще сказал Кануэй.

"Один раз мне пришлось бежать за поездом, и я чувствовала себя точно так же," она ответила.

Точно так же, подумал Кануэй, как существуют люди принимающие сидр за шампанское. Дело вкуса, только и всего.

Он был удивлен тем, что почти не испытывал опасений, и даже те, что были, не касались его самого, за тем исключением, что ситуация ставила в тупик. В жизни бывают моменты, когда душа раскрывается так же широко как мог бы раскрыться кошлек на неожиданно дорогих, но необыкновенных вечерних развлечениях. В то захватывающее дыхание утро при виде Каракала, Кануэй имел подобную реакцию, и на предложение новых впечатлений ответил с желанием, облегчением, но без возбуждения. После десяти лет в различных частях Азии он сделался несколько переборчивым в оценке мест и событий, и нынешняя, он должен был заметить, обещала невероятно.

Через пару миль вдоль долины подъем пошел круче, но к этому времени солнце зашло за облака и вид затуманился серебристой дымкой. Свыше, со снеговых сфер доносилось громыхание снежной лавины и удары грома; воздух похолодал, и затем, с внезапной переменчивостью горных районов, стало ужасно холодно. Поднявшийся шквал ветра и дождя со снегом всех вымочил, добавляя безмерно к их дискомфорту; в один момент даже Кануэй почувствовал, что дальше идти было невозможно. Но вскоре после этого вершина горного хребта, казалось, была достигнута, и носильщики кресла остановились, чтобы изменить позицию своей ноши. Состояние Барнарда и Мэллинсона, оба испытывающих жуткие страдания, привело к дальнейшей отсрочке; но люди Тибета были в явном возбуждении продолжить, и знаками показывали, что остаток пути будет менее утомительным.

После этих уверений было досадно видеть, как они стали разматывать веревки. "Они что уже собираются нас повесить?" сумел воскликнуть Барнард с отчаянной шутливостью; но проводники скоро дали знать, что их намерение было менее зловещим - лишь соединить группу друг с другом в обычной скалолазной манере. Заметив, что веревочное ремесло было знакомо Кануэйю, они стали оказывать ему намного больше уважения и разрешили расположить группу по-своему. Он поставил себя рядом с Мэллинсоном, при том, что люди Тибета находились впереди и по бокам, и Барнарда с Мисс Бринклоу сзади, опять же, в окружении местных жителей. Он тут же заметил, что горцы, на продолжении сна своего вождя, были склонны к тому, чтобы позволить ему заместить его. Он чувствовал знакомое оживление авторитета; если существовали какие-либо трудности, он знал, что обеспечит тем, что он него требовалось -уверенностью и командой. В свое время он был первоклассным альпинистом, и все еще, без сомнения, имел хорошие навыки. "Барнард на Вашей совести," полу-шутливо и наполовину имея это в виду, он сказал Мисс Бринклоу, на что она ответила с орлиной застенчивостью: "Я сделаю все возможное, но Вы знаете, до этого меня никогда не привязывали."

Следующий этап, не смотря на случайные волнения, оказался менее трудным чем того ожидалось, и облегчил разрывающее легкие напряжение подъема. Дорога представляла собой поперечный боковой срез вдоль каменной стены, чья высота над ними была сокрыта дымкой. Может быть по милосердию, дымка эта так же скрывала пропасть на другой стороне, хотя Кануэй, с хорошим глазом на высоту, хотел бы увидеть где он находился. Местами ширина прохода едва достигала двух футов, и умение, с которым носильщики маневрировали кресло в таких местах, восхищало его почти с той же силой, что и нервная система пользователя кресла, который на протяжении всего этого сохранял состояние сна. Люди Тибета были достаточно надежны, но когда дорога расширилась и пошла немного вниз, они, казалось, приобрели больше легкости. Потом они завели песни между собой, и пустились выводить дикие мотивы, которые Кануэй воображал оркестрированными Массене[1] в какой-нибудь Тибетский балет. Дождь перестал и воздух начал теплеть. "Что ж, определенно то, что сами мы никогда бы не отыскали сюда дорогу," пытаясь быть веселым, сказал Кануэй, но для Мэллинсона замечание не было успокаивающим. Он был по-настоящему сильно испуган, и так как самое худшее было позади, находился на грани того, чтобы все это выплеснуть. "И многое бы от этого потеряли?" ядовито возразил он. Дорога продолжалась крайне покато, и в одном месте Кануэй нашел несколько отростков эдельвейса - первое приветствие более гостеприимных уровней. Но его сообщение об этом еще меньше успокоило Мэллинсона. "Мой Бог, Кануэй, ты что думаешь, что разгуливаешь по Альпийским просторам? Каким чертовым приготовлениям мы сами же способствуем, вот что мне хотелось бы знать? И каков план действий на тот момент, когда придется действовать? Что мы собираемся делать?"