Бруно Ясенский - Нос

* * *

На дворе моросил дождь. В жидких сумерках внезапно зажглись фонари. Фонари стояли двумя рядами, как долговязые солдаты в стальных шлемах, вспыхнувших в темноте под лучом прожектора. У профессора Калленбрука было ощущение, что его ведут сквозь строй. На перекрестке два корпоранта в цветных шапочках методически, без увлечения избивали палками небольшого человечка, заслонившего голову рукой. Юноша в зеленой бархатной шапочке приговаривал при этом назидательно: - Переходи, проклятый жид, на другую сторону, когда мы идем! Не болтайся под ногами! Третий юноша, в красной шапочке, стоял поодаль в позе объективного наблюдателя и ограничивался лаконическими советами вроде: - Бей по переносице! Или: - Двинь-ка еще раз в левое ухо! В центре перекрестка стоял полицейский в лакированной каске, невозмутимо неподвижный, как статуя, с томно свисающей у пояса резиновой дубинкой. Бедный профессор Калленбрук ушел с глазами в свой шарф и проскользнул мимо занятых корпорантов. Он ускорил шаг, желая нагнать опередившего его фон-дер-Пфордтена. Но тот немедленно тоже прибавил шагу, и Калленбрук понял, что его друг нарочито не хочет идти с ним рядом. Пройдя еще один квартал, господин фон-дер-Пфордтен свернул в ворота какого-то большого, слабо освещенного сада. Судя по расположению, это был Тиргартен, хотя он походил скорее на ботанический сад. На это указывали растущие в нем деревья самых причудливых и разнообразных форм. Там были деревья громадные, как баобабы; были тонкие и высокие, как кипарисы; были и такие ветвистые снизу и оголенные у верхушки, что казалось, растут они вверх ногами, и были, наоборот, ощипанные снизу и кудластые наверху, как хамеропсы; были скрюченные в одну сторону, как гигантские кусты саксаула, и были шарообразные, словно подстриженные искусной рукой садовника. Все деревья увешаны были сверху донизу не то шишками, не то фруктами, - в точности разглядеть не позволяло слабое освещение. В середине усыпанной гравием площадки возвышался круглый киоск со множеством окошек. Господин фон-дер-Пфордтен остановился около одного из них и подождал запыхавшегося Калленбрука. - Здесь вы получите любую справку, - указал он профессору на освещенное окошко и видневшуюся в нем голову огненно-рыжего, мордастого чиновника с усами а ля кайзер Вильгельм. Веснушки лежали на лице чиновника, как медные пятаки на подносе. - То есть как? - удивился Калленбрук. - Вы же хотели повести меня смотреть акты гражданской записи? - Совершенно верно. - Но ведь, если не ошибаюсь, это Тиргартен! - недоумевал профессор. - Не ошибаетесь. Раньше здесь был действительно Тиргартен. Мы переделали его в генеалогический сад. - Ге-не-а-ло-ги-че-ский сад? - в изумлении переспросил Калленбрук. - Так точно. Разве вы об этом не слыхали? Это изумительное достижение коммунального хозяйства нашего города и подлинный триумф нашей администрации. Вместо того чтобы в каждом отдельном случае рыться в разрозненных актах метрических записей, разбросанных к тому же по десяткам архивов, вы приходите сюда. Каждый берлинец может найти здесь свое генеалогическое дерево. Оно пластически представит ему всю его родословную вспять до десятого колена. Вам достаточно заполнить вот эту анкету. Пфордтен подсунул Калленбруку один из лежавших перед окошком бланков и, обмакнув перо, услужливо подал его профессору: - Пожалуйста, вот здесь: имя, фамилия, год и место рождения, имена родителей, девичья фамилия матери... Остального можете не заполнять. Ниже: на предмет чего требуется справка, - подчеркните первый вопрос: "Имеются ли у указанного лица предки еврейского происхождения?" Больше ничего. Десять пфеннигов за справку... Господин чиновник, будьте любезны! Профессор Калленбрук с трепетом посмотрел на раскрывшуюся пасть пневматической трубы, в которую скучающий огнеусый чиновник механическим жестом опустил его анкету. Труба глотнула и закрылась. Профессор в изнеможении опустился на скамейку. Ровно через пять минут чиновник окликнул его по фамилии и вручил требуемую справку. На обороте вопросника значилось: "Дед именуемого лица по отцовской линии - Герман Калленбрух, сын Исаака Калленбруха и Двойры, рожденной Гершфинкель. Родился в 1805 г. в Золингене. В 1830 г. переселился в Берлин. В 1845 г. принял евангелическое вероисповедание и переменил фамилию Калленбрух на Калленбрук. Смотри генеалогическое дерево № 783211 (квартал XXVII, аллея 18-я)". - Это неправда! Это поклеп! - завопил Калленбрук, размахивая бланком перед усами равнодушного чиновника. Шарф, окутывавший лицо профессора, размотался и возмущенно затрепетал на ветру. - Как вы смеете! Я знал лично моего покойного дедушку! Чиновник поднял на него скучающие глаза. - Прошу не шуметь! - сказал он строго. - Если вы не доверяете нашей справке, купите себе зеркальце. Профессор Калленбрук поспешно упрятал в шарф свой злополучный семитский нос и без слов отошел от окошка. - Пойдемте разыщем ваше генеалогическое дерево, - потянул его за рукав фон-дер-Пфордтен. - Здесь точно указана аллея. В генеалогическом дереве не может быть ошибок. Каждый месяц на основе вновь разысканных документов в него вносят соответствующие поправки. Он увлек за собой осунувшегося и сгорбленного Калленбрука в лабиринт тускло освещенных аллей... - Здесь, - воскликнул услужливый член судебной палаты. Он остановился у большущего дерева, похожего на обыкновенную ель, сверху донизу увешанную шишками. - Сейчас посмотрим. Внизу на дощечке с номером должен быть штепсель. Господин фон-дер-Пфордтен наклонился. Щелкнул выключатель, и дерево вспыхнуло ярким электрическим светом. - Пожалуйста! Полюбуйтесь! Профессор Калленбрук от неожиданного света зажмурил глаза. Это походило на настоящую рождественскую елку. То, что бедный профессор в темноте принял за шишки, оказалось при свете человеческими фигурками из пластмассы, одетыми с кропотливой точностью по моде своей эпохи. На сучках и ветках слева восседали, как канарейки, маленькие бюргеры в желтых жилетах и клетчатые матроны в высоких чепцах, похожие на удодов. На верхней ощипанной ветке одиноко, как сыч, сидел неисправимый холостяк дядя Грегор, худенький, с большущей головой и пышными седыми бакенбардами. Сухая тетка Гертруда в неизменной черной юбке с хвостом, как у трясогузки, кидала со своего сучка возмущенные взгляды на зябко нахохлившегося супруга, дядю Пауля, словно и на этот раз он, а не кто иной, поставил ее в такое неудобное положение. Зато по правую сторону, - о боже! - по правую, подвешенные к веткам за шею (видимо, в порядке запоздалого наказания за злостную порчу германской расы), висели целыми гирляндами грустные маленькие евреи в ермолках и лапсердаках, один даже, - профессору это запомнилось особенно четко, - в настоящей шапке раввина с меховой опушкой. Бедный профессор Калленбрук испустил душераздирающий крик и, закрыв лицо руками, упал без чувств.