Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

Вошла и уставилась на них с таким потрясенным видом, что ее круглая маленькая мордашка приняла еще более глупое выражение, а это было ох как нелегко.

- М-мать с с-сыном?! - пролепетала она. - Бессмертные боги, спасите меня! Спаси меня, божественная Артемида! Спаси меня, Гестия! И великая Гера! Я не виновата! Я не хотела видеть это святотатство!

Алкмена подняла руки, прижимая разорванный пеплос к груди, которая даже в ее сорок была прекрасна.

- Послушай, Арисба, - сказала она прерывающимся грудным голосом. - Это была ошибка... ужасное недоразумение. В комнате было темно, и мой сын, он... Ты не должна думать...

Но Арисба была из беотийских крестьян, а больших болванов на всем свете не сыскать.

- Думать?! - взвизгнула она. - О чем тут думать, похотливая коза? У меня есть зрение! Совокупляться со своим собственным сыном! Я сейчас же ухожу из этого дома!.. Дома, ха-ха! Из этого грязного притона... Сейчас же, немедленно! Ведь Эвмениды непременно уничтожат его и всех, кто тут живет! А ты, мой юный развратник! Тебе что, мало было меня? Только не говори, что тебе больше по нраву эта старая свинья, которую ты тискал за сиськи, чем я, юная и нежная! Почему...

Тут она умолкла, потому что Аристон выскочил из кровати и кинулся на нее. Только на миг он задержался у стены, чтобы выхватить из ножен старинный бронзовый минойский кинжал своего дяди. Он приставил его Арисбе к горлу. Она не вскрикнула. Не посмела. Но у нее подкосились ноги, и рабыня, стоя в дверях, начала потихоньку сползать вниз в

густой, давящей, гробовой тишине. Аристон прижимал лезвие кинжала к ее горлу и тоже постепенно опускал руку.

Однако горло он ей не перерезал. Не смог. Слишком жив еще был в нем тот ужас. И все же он прекрасно понимал, что должен убить Арисбу, ибо только смерть заставит ее прикусить болтливый язык. Ему нужно было перешагнуть через самого себя, через то единственное препятствие, которое удерживало сейчас его руку. Вообще-то бояться ему было нечего: будучи спартанцем, он имел полное право распоряжаться жизнью и смертью любого раба.

Арисба увидела, что голубые глаза Аристона потемнели. Она все еще держала в руках масляную лампу. Осторожно поставив светильник на пол, рабыня простерла к юноше руки, моля о пощаде. Но поняла, что даже это не возымело действия. Тогда она воскликнула, внезапно обретя голос:

- Не надо! Не надо, мой любезный господин! Я... Алкмена подбежала к сыну. Еще чуть-чуть - и было бы поздно. Схватившись за меч, она отвела его в сторону, и богато орнаментированный древний клинок, выкованный из бронзы еще в критскую эпоху, а значит, имеющий не такое острое лезвие, какое бывает у стальных клинков, скользнул вниз по горлу Арисбы и рассек ей грудь почти до соска, оставив большой, но неглубокий порез, который был на самом деле не опасен, но выглядел очень страшно и сильно кровоточил.

- Я умираю! - взвизгнула Арисба. - Ты... ты убил меня!

- Еще нет, - мрачно возразил Аристон. - Но собираюсь.

- Беги, Арисба! - крикнула Алкмена. - Бессмертные боги! Ты что, не видишь? Он сошел с ума!

Рабыня сорвалась с места, словно олениха, за которой гонится стая волков. Одним прыжком, который снискал бы ей славу на Олимпийских или Истмийских играх, она выскочила за дверь и умчалась, не дожидаясь, пока Аристон вырвется из рук матери.

- О Аристон! Аристон! - простонала Алкмена. - Что нашло на тебя, сынок?

Аристон посмотрел на мать,

- Да так, моча в глупую илотскую голову ударила, - небрежно, с милой улыбкой заявил он. - А может, я обезумел от запаха шлюхи. Прости меня, матушка, хорошо? Я же не знал, что это ты. Да и потом в темноте трудно отличить одну продажную девку от другой. Может, тебе стоит нацепить на шею какой-нибудь знак? Ну, чтобы сразу было понятно, что это ты. Правда, это будет еще неприличней, словно клеймо или позорная отметина. Да и как можно читать без света?

Аристон наклонился, поднял с пола лампу, брошенную Арисбой, и поставил ее на стол.

- Аристон! Аристон! - всхлипнула мать. - Сын мой! Сынок!

- Да, матушка. Твой сын... в жилах которого течет твоя кровь. Прямо перед твоим приходом я это доказал. Я имею в виду, что мы с этой немытой беотийской коровой стали вдруг одним животным, только с двумя спинами. О Зевс, как она воняла! Это меня совершенно выбило из колеи. А ты, матушка, откуда явилась в столь подходящий час?

- Аристон, я... - пролепетала Алкмена.

- Не трудись отвечать. Ты явилась из собачьей конуры. Из соломенной илотской хижины. Однако все равно ты наслаждалась, да, матушка? Похоть - она везде похоть, где бы ей ни предаваться: на кровати, на полу или в высоких рощах, куда забредают рыжебородые боги в собачьих шапках. Ты мне подаришь братика? Спасибо, но, знаешь, как-то немного поздновато. Я уже привык быть один, ты не находишь? Почему ты на меня так смотришь? Ты что, не видела раньше мутона? Ну, может, конечно, и не мутона... Любопытная языковая загадка, да? Если бы ты была моим отцом, а он матерью, я бы звался мутоном. Но поскольку все наоборот, то я просто ублюдок. Это универсально, правда, матушка? Внебрачный ребенок - всегда внебрачный ребенок, неважно, что он был зачат в священном трепете.

- Аристон! - прорыдала мать.

- Доброй ночи, матушка! Возвращайся к своему илот-скому жеребцу, который еще вполне в состоянии тебя покрыть... Ах, прошу прощения! Отправляйся к богу Дионису, моему папочке, и передай, что я стал поклонником своего сводного брата Приапа. А мой братец жаждет жертвы и

хочет, чтобы жертвенным животным стал наш папаша. Братцу хочется крови и немножечко мяса. Он просит ту часть, которая, так сказать, меня породила. Чего же ты ждешь? Не заставляй меня разыгрывать драму про Ореста и Клитемнестру. Хотя нет... Я ведь почти Эдип. Правда же? Сегодня ночью я чуть было не доказал это. Ступай, моя дорогая Иокаста! Скажи своему рыжеволосому, прекрасному Лаю, что его сын точит кинжал, дабы совершить отцеубийство. Позволь мне воплотить в жизнь все древние легенды, сыграть роли всех святотатцев, кровосмесителей, безумцев и убийц!

- Аристон, ты не понимаешь! Ты не имеешь права обвинять меня... Ты никогда не любил!

- Я... никогда... не любил. Ты несправедлива ко мне, матушка. Я любил... Это был настоящий пир любви. Да, я мог бы попировать, если бы стремглав спустился вниз и сразился бы с псами за кишки моей возлюбленной. У нее были такие миленькие, такие хорошенькие кишочки, матушка. Такие длинненькие, розовые, перемазанные кровью. Я думал, псы будут вечно вытягивать их... какие они были скользкие, блестящие!.. Прямо царский пир! Для собачьих царей. А ее ноги... Их, конечно, поджарили с луком и бобами. Но даже сырыми они были...

- Аристон!

- ...Очень даже аппетитны. Все окровавленные... мясо клочьями... сквозь него белеют косточки... Ай, мама, мама! У тебя что, нет ни капли жалости ко мне? Почему ты не хочешь сыграть Медею, не хочешь зарезать меня, как она зарезала своих детей? Клянусь всеми богами, я буду только рад! Вот! Возьми этот клинок. Клянусь перед лицом великого Зевса, я больше не желаю жить!