Роберт Кармер - Я - сыр

На следующий день, он ждал ее, когда она возвращалась из школы. "Я рада тебя видеть, Асс." - сказала она, и он жадно слушал ее, когда она говорила о своей школе и своем классе, и об ужасной контрольной по алгебре, которую, в чем она была уверена, запустила.

Она внезапно остановилась и повернулась к нему: "Ты стесняешься? Ведь ты почти ничего не говоришь. Или это потому, что мой рот не закрывается?" Ее глаза были, словно синие цветы.

"Я стесняюсь..." - сказал он, удивляясь тому, что он действительно не чувствовал стеснения в ее присутствии. Обычно он стеснялся постороних. Его отметки в школе часто страдали потому, что он был ужасен и косноязык в устных ответах, речах и еще где-либо, где всеобщее внимание фокусировалось на нем, хотя он и блистал в письменных тестах и контрольных по композиции.

- Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг? - спросила она, когда они медлено прохаживались.

- Не знаю. - отрезал он. Он и не знал, конечно. Он был просто "здесь и вокруг". Обычно, после школы он сразу же возвращался домой. Мать была дома, ждала его, сидя в своей комноте; она расстраивалась, если он приходил на пять минут позже; говорила напряженно и нервозно, если она не знала о его местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что должно было произойти с ней, и что превратило его мать из веселой и нежной женщины, чей аромат сирени заполнял все вокруг, в бледную, подавленную и ворчливую старуху, которая просто уходила из дому или затаивалась у оконной занавески. Но он не хотел рассказывать Эмми Херц о своей матери. С его стороны это было бы предательством Эмми и ее потерей. Во всяком случае, его ужасная застенчивость или неспособность воспринимать взгляды людей со стороны были ничем по сравнению с эмоциями и поведением его матери. Он чувствовал, что его застенчивость лежит в основе его характера; он предпочитал читать книги или слушать старый джаз в своей комноте походам на танцы и тусовкам со сверстниками в нижнем городе, или играм в "классики", когда он был помладше. Во всяком случае он всегда без сожаления уходил от всех прочь - это был его выбор. Быть очевидцем, наблюдать, присутствовать в очаге развития событий, записывать внутри себя на какую-то собственную пленку в каком-то, спрятанном от всех "черном ящике" то, что никто вокруг не замечал, кроме него. Все это пришло к нему позже, в одинаддцатом классе, когда он твердо и бесповоротно решил, что хочет быть писателем: все его наблюдения и, тогда же, все его эмоции и ощущения стали служить этим целям. Он осторожно, как мог, преподносил все это Эмми Херц - словно переполненные ладони орехов, которые нельзя было рассыпать.

Они пришли в дом Эмми, и он ждал, пока она сменит джинсы. Ее мать рослая, стройная женщина, еще не видя его ни разу, уже все знала про него от дочери - после того, как он звонил ей домой по телефону. Она собиралась уйти по каким-то своим делам. Адам все-таки позвонил своей матери. Он сообщил ей, что в этот вечер он будет поздно, задержится на встрече в Литературном Клубе - он был страшным вруном, и чувство вины за собственную ложь стало брать его за горло. Он, было, подумал, что делает ошибку встречаясь с Эмми Херц после школы, как сегодня. Что делать ей с таким как он? Она была молнией, а он был тучей - серой тучей. Но он услышал поэму, затаившуюся в мире, и хотел ее записать.

"Я была права!" - закричала Эмми из ванной. Адам побрел туда, услышав ее голос. Из-за запертой двери доносились шум душа, спуск воды в унитазе и то, как канализация давилась экскриментами и всем, что в нее поступало. Он в смущении старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила к его щекам. Забавляясь, она сказала: "Смотри, Асс, не стоит так сильно пердеть за все, что беспокоит тебя. Все это - лишь часть природы и бытия." Позже она сказала ему, что выбрала слова преднамеренно - "Кусочек шоковой терапии." - как она это объяснила.

Они направлялись в матазин сети "АР", проделывать тот самый "Номер". Основная идея "Номера" была проста: наполнить тележку, а еще лучше несколько тележек до отказа каким-либо товаром, зарегистрировать все это у кассира, под каким-либо предлогом вернуться с этими тележками обратно в торговый зал, не заплатив ни цента, и скопить все тележки где-то не на самом приметном месте и улизнуть, оставшись незамеченными, сохранив чеки кассового аппарата и карточку покупателя. Эмми как бы и не удалялась из торгового зала. Она предугадывала все возможные варианты. Прежде всего, это были разные возможности в разные дни недели. Например, полдень вторника был полон риска из-за того, что в магазине было мало покупателей, и сложно было остаться необнаруженными при участии в каких-либо подозрительных акциях. В вечер пятницы и в субботу покупатели заполняли магазин до отказа, но Эмми так же осознавала риск. В один день она утверждала, что только консервы могут быть загружены в тележку, или в другой - только банки, и она в тот день провела целый галлон банок. Один раз она загрузила полную тележку детского питания; надо было перебрать пятьсот банок. И ей пришлось оставить все это перед кассой.

О, боже! Любо-дорого было посмотреть на Эмми, что она вытворяла, когда выделывала "Номер". Процесс носил серьозность, без малейшего намека на какой-либо вред. Иногда она выносила список покупателя, а настоящий список они делали потом, дома, после школы. Она проверяла список так же часто, как ее семья закупалась, следя за марками и названиями, проговаривая все по частям. Один раз они с Адамом взяли с собой маленького ребенка, ее соседа, чтобы привнести в "Номер" видимость закупки для семьи. Эмми говорила очень важно, чтобы все выглядело естественно, как если бы все, что в тележках, принадлежало им, и всегда действовала с некоторой злостью и беспристрастностью, чтобы никто не смог их в чем-либо заподозрить. Иногда она специально просила продавца о помощи. "Эй, а где сардины, между прочим?" - требовала она и угрожала всем работникам магазина поркой, если ей не покажут, где лежат сардины. Это была Эмми.

Вечер пятницы больше всего подходил для нее. Она заполняла столько тележек, сколько было возможно. "Слушай," - сказала она Адаму. - "C твоей помощью мы можем поломать все рекорды." И они установили рекорд в один из пятничных вечеров - во время большой годовой распродажи. Работая порозень они наполнили двенадцать тележек: восемь Эмии, и четыре Адам. Тележки переполнялись до опасного высоко, и Эмми завершала каждую с пачкой солений, внося этим некоторый гротеск в значимость каждой горки. Они расставляли все тележки во всех проходах магазина и получали большое удовольствие, когда продовец проходил мимо, осматривал тележки, удивлялся и шел дальше. Но Эмми на этом просто так не останавливалась. Она решила, что все тележки должны быть составленны одновременно в последний проход, где находится отдел овощей и фруктов. Впоследствии они там были выстроены, как солдаты в строю. "Don't rush, act nonchalant," - Эмми предостерегала. Она произносила: "nonchalant" по-французски без t на конце.