Уилла Кэсер - Моя Антония

С женой Каттер вел постоянную войну, и тем не менее, супруги, по-видимому, не думали разводиться. Их белый дом был весь в каких-то нелепых украшениях и вместе с белой конюшней прятался за густыми вечнозелеными деревьями и за оградой, тоже белой. Каттер воображал себя большим знатоком лошадей и обычно держал жеребца, которого готовил к бегам. По воскресеньям на ярмарочном поле можно было видеть, как он рысью носится в своих дрожках по скаковому кругу - на голове черное кепи в белую клетку, на руках желтые перчатки, баки развеваются на ветру. Если на глаза ему попадался кто-нибудь из мальчишек, он просил его понаблюдать за ездой по секундомеру, обещал за это четверть доллара, а потом поворачивал домой, говоря, что не захватил мелочи и "расплатится в следующий раз". Если надо было подстричь газон у Каттера или вымыть его дрожки, никто не мог ему угодить. Он так дотошно следил за порядком и чистотой на своем участке, что мальчишки из кожи вон лезли, лишь бы забросить ему на задний двор дохлую кошку или рассыпать перед входом мешок пустых консервных банок. В нем странным образом уживались чопорность старой девы и полная безнравственность, и от этого он казался еще более отвратительным.

Женившись на миссис Каттер, он, несомненно, обзавелся достойным противником. Вид у нее был устрашающий - высоченная, просто великанша, ширококостная, седая, с истерическими выпученными глазами и красными пятнами на лице. В тех случаях, когда она хотела выказать приветливость и расположение, она пожирала вас глазами и беспрестанно кивала головой. Зубы у нее были кривые и длинные, как у лошади; говорили, что от ее улыбки младенцы принимаются плакать. Я обычно глаз не мог отвести от ее лица красное и уродливое, оно казалось мне воплощением злобы. В ее выпуклых горящих глазах мелькало что-то близкое к безумию. Держалась она всегда очень церемонно и визиты наносила только в шуршащих парчовых платьях стального цвета и в высокой шляпе с эгреткой.

Миссис Каттер так усердно расписывала фарфор, что на всех ее кувшинах, тазах для умывания, даже на кружке, которой ее муж пользовался во время бритья, красовались лилии и фиалки. Однажды, желая продемонстрировать кому-то из гостей разрисованный женой фарфор, мистер Каттер уронил одну из вещиц. Миссис Каттер поднесла платок к губам, будто ей стало дурно, и величественно проговорила:

- Мистер Каттер, вы растоптали все заповеди, пощадите хоть эти чашки!

С той минуты, как Каттер входил в дом, они начинали ссориться и ссорились, пока не укладывались спать, а девушки, бывшие у них в услужении, разносили сплетни об этих скандалах по всему городу. Миссис Каттер часто вырезала из газет сообщения о неверных мужьях и, надписав конверт измененным почерком, отправляла вырезки мистеру Каттеру. Каттер, приходя домой обедать, обнаруживал на столике изрезанную газету и, торжествуя, прикладывал вырезку на место. Эта парочка могла браниться все утро из-за того, какое белье ему надеть, легкое или теплое, и весь вечер спорить, простудился он из-за этого или нет.

Для раздоров у Каттеров имелись и более важные темы. Главным был вопрос о наследстве: миссис Каттер всю вину за то, что у них нет детей, возлагала на мужа. Он же говорил, что миссис Каттер не хочет иметь детей, чтобы, пережив его, разделить имущество со своими "родственничками", которых он не выносил. На это миссис Каттер заявляла, что она, конечно, его переживет, если он не переменит образ жизни. Наслушавшись издевок жены насчет своего здоровья, мистер Каттер вдруг брался за гантели и упражнялся с ними целый месяц или по утрам подымался чуть свет, когда жена еще наслаждалась сном, шумно одевался и уезжал на рысаке на ярмарочное поле.

Однажды, когда супруги поссорились из-за расходов по хозяйству, миссис Каттер надела серое платье и обошла всех знакомых, умоляя их дать ей на роспись фарфор, так как мистер Каттер вынуждает ее "зарабатывать на пропитание кистью". Но она ошиблась в расчете - Каттер ничуть не устыдился, он был только рад!

Каттер часто грозился срубить кедры, заслонявшие их дом. Жена отвечала, что, если он это сделает, она тут же его покинет, она не желает "жить на глазах у всех". Вот бы ему и поймать ее на слове, но почему-то он не рубил деревьев. По-видимому, напряженные отношения между супругами казались им самим увлекательными и волнующими, а обо всех нас уж и говорить нечего! Уик Каттер был своего рода уникум - ни один из проходимцев, которых я встречал потом, не имел с ним сходства, но таких женщин, как его жена, я повидал на своем веку достаточно, - одни основывали новую религию, других приходилось кормить насильно, и все же распознать их было нетрудно, хоть некоторые из них и казались с виду совсем смирными.

12

С того дня как Антония перешла к Каттерам, она словно позабыла обо всем на свете, кроме пикников да вечеринок, и веселилась напропалую. Если она не шла на танцы, то до полуночи сидела над шитьем. Ее новые платья служили предметом едких пересудов. Под наблюдением Лены она сшила себе из дешевой материи вечернее платье и уличный костюм точь-в-точь как у миссис Гарднер и миссис Смит, да так искусно, что обе дамы были крайне раздосадованы, а миссис Каттер, всегда им завидовавшая, тайно ликовала.

Тони теперь носила перчатки, туфли на высоких каблуках, шляпки с перьями и почти каждый день уходила в центр города с Тиной, Леной и норвежкой Анной, служившей у Маршаллов. Мы, старшеклассники, во время перемены обычно болтались на площадке для игр, выжидая, когда они парами, пританцовывая по дощатому тротуару, спустятся с холма. Девушки хорошели с каждым днем, но, глядя, как они проходят мимо, я с гордостью отмечал, что Антония "всех милее", точно Белоснежка из сказки.

В старших классах уроки кончались рано. Иногда мне удавалось нагнать девушек в городе и уговорить их зайти поесть мороженого, и, пока мы сидели, болтая и смеясь, они рассказывали мне, что нового у них на фермах.

Помню, как рассердился я однажды на Тину Содерболл. Она объявила, будто слышала, что бабушка хочет сделать меня священником-баптистом.

- Придется тебе тогда распрощаться с танцами и надеть белый галстук. А ему пойдет, правда, девушки?

Лена расхохоталась.

- Только уж поскорее, Джим, - сказала она. - Если ты станешь пастором, я буду венчаться только у тебя. Обещай, что ты всех нас выдашь замуж, а потом будешь крестить наших детишек.

Спокойная, сдержанная норвежка Анна посмотрела на нее укоризненно:

- Баптисты крестят не детей, а взрослых. Правда, Джим?

Я ответил, что не знаю и знать не хочу, да к тому же и не собираюсь становиться священником.

- Как жаль, - притворилась огорченной Тина. Ей явно хотелось меня подразнить. - Из тебя получился бы прекрасный священник. Ты такой прилежный. А может, ты решил стать учителем? Ведь ты учил Тони, правда?