Уилла Кэсер - Моя Антония

Неудивительно, что сыновья у нее были высокие и стройные. В ней, как в прародительницах древних рас, таилась могучая животворная сила.

2

Утром, когда я проснулся, длинные солнечные лучи били в окно, достигая самой глубины сеновала, где лежали мальчики. Лео не спал и, вытащив из сена сухую былинку, щекотал ногу брата. Амброш отбрыкнулся и перевернулся на другой бок. Я прикрыл глаза и притворился спящим. Лео откинулся на спину и, задрав ногу, начал упражнять мышцы. Он подцеплял босыми пальцами сухие полевые цветы, вытаскивал их из вороха сена и размахивал ими в столбе солнечного света. Позабавлявшись таким образом, он оперся на локоть и украдкой принялся критически разглядывать меня, моргая от солнца. Лицо у него было лукавое; видно, он, не раздумывая, поставил на мне крест: "Этот пожилой дядя такой же, как все. Где ему понять меня?" Вероятно, он сознавал, что наделен способностью острее наслаждаться жизнью, чем другие; Лео схватывал все на лету, и у него не было терпения на долгие размышления. Он и без этого всегда знал, чего хочет.

Одевшись на сеновале, я спустился к ветряку и умылся холодной водой. Когда я вошел в кухню, завтрак был уже готов, и Юлька жарила оладьи. Трое старших мальчиков спозаранку ушли в поле. Лео и Юлька собирались ехать встречать отца, его ждали из Уилбера с дневным поездом.

- В полдень перекусим слегка, - сказала Антония, - а гуся я приготовлю к ужину, когда наш папа приедет. Как бы я хотела, чтоб и Марта была здесь и посмотрела на тебя. У них теперь форд, и мне уже не кажется, что она так далеко от нас. Но муж ее помешан на хозяйстве и хочет, чтоб все было как надо, вот они с фермы почти и не уезжают, разве что по воскресеньям. Он красивый парень и когда-нибудь разбогатеет. За что ни возьмется, все у него ладится. А уж когда они привезут сюда своего сыночка да распеленают загляденье просто! Марта за ним так ухаживает! Теперь уж я свыклась, что мы с ней врозь, а сперва я так плакала, будто ее в гроб положили.

Кроме нас, в кухне была только Анна, наливавшая в маслобойку сливки. Она подняла на меня глаза:

- Вот-вот, мы прямо со стыда сгорели за маму. Марта была такая счастливая, и все мы радовались за нее, а мама плакала целыми днями. Джо еще терпеливый, не обиделся на тебя.

Антония кивнула и улыбнулась.

- Я знала, что глупо, а удержаться не могла. Хотела, чтобы Марта была рядом. Ведь с тех пор, как она родилась, я с ней не расставалась. Если б Антон стал придираться к ней, когда она была маленькая, или захотел, чтобы я оставила ее у матери, я бы за него не пошла. Не смогла бы. Но он всегда любил ее, как родную дочь.

- А я даже не знала, что Марта мне сестра только по маме, до самой ее помолвки с Джо, - сказала мне Анна.

В середине дня во двор въехала повозка с главой семьи и старшим сыном. Я курил в саду и как раз направился к приехавшим, когда из дому навстречу им выскочила Антония и кинулась обнимать их так, словно они много месяцев не виделись.

Отец семейства сразу мне понравился. Ростом он был ниже своих старших сыновей, сутуловатый, сапоги стоптаны. Но двигался он проворно, и от него веяло беспечным весельем. Кожа у него была обветренная, красная, губы яркие, усы закручены, а в густых черных волосах поблескивала седина. Улыбка обнажала крепкие зубы, которыми так гордилась Антония, и, едва он взглянул на меня, я понял по его живым насмешливым глазам, что Он знает всю мою подноготную. Он напоминал веселого философа, который, подставив одно плечо тяготам жизни, шагает своей дорогой, радуясь всякому случаю развлечься. Он подошел ко мне и протянул крепкую руку, дочерна загоревшую и густо поросшую волосами. На нем был воскресный костюм, плотный и теплый не по погоде, белая ненакрахмаленная рубашка и галстук, завязанный свободным бантом, - синий в крупные белые горошки, как у ребенка. Он сразу начал рассказывать, как съездил. Из вежливости говорил по-английски:

- Жаль, мамочка, ты не видела, там одна дама танцевала на проволоке, натянутой через улицу, да еще вечером! В луче света и прямо плывет по воздуху, как птица! И медведь плясал, как у нас на родине, и три карусели, и люди поднимались на воздушном шаре. А как называлось то большое колесо, Рудольф?

- Колесо Ферриса, - отозвался густым баритоном Рудольф. Он был больше шести футов ростом, а грудь, как у молодого кузнеца. - Мы, мама, вчера еще на танцы сходили в зал за салуном. Я со всеми девушками перетанцевал, и отец тоже. Сроду не видел столько хорошеньких девушек! И всюду одни чехи! Даже на улице мы ни одного английского слова не слышали, верно, пап? Разве что от артистов.

Кузак кивнул.

- И многие просили тебе кланяться, Антония. Извините, - обратился он ко мне, - хочется ей все рассказать.

Пока мы шли к дому, он передавал ей приветы и сообщал разные новости уже на своем языке, так ему было проще, а я немного отстал, мне хотелось понаблюдать, какими стали - или остались - их отношения. Похоже, супруги были дружны и смотрели на все с легким юмором. В этой паре идеи, наверное, осеняли ее, а он обдумывал, как их осуществить. Пока они подымались на холм, он то и дело косился на жену, словно хотел проверить, правильно ли она его поняла и как относится к его рассказам. Потом я не раз замечал, что Кузак всегда косится на собеседника одним глазом, будто рабочая лошадь на соседнюю в паре с ней. Даже когда мы разговаривали в кухне и Антон сидел напротив меня, он старался повернуть голову к часам или к печке, чтобы посмотреть на меня сбоку, но всегда добродушно и чистосердечно. Он глядел искоса не от скрытности и не от лицемерия, - просто у него, как у лошади, ходящей в упряжке, выработалась такая привычка.

Кузак привез для семейной коллекции фотографию, изображавшую их с Рудольфом, и несколько бумажных пакетов со сластями для детей. Антония показала ему большую коробку конфет, которую я купил им в Денвере, накануне она не разрешила детям до нее дотрагиваться, и Кузак был несколько разочарован. Он спрятал привезенные им пакеты в буфет:

- Пригодятся, когда дожди пойдут, - потом взглянул на мою коробку и рассмеялся: - Видно, вы уже слыхали, что семейка у меня не маленькая.

Кузак сел в углу за плитой и с удовольствием наблюдал за женой, старшими дочерьми и малышами. Видно было, что ему нравится смотреть на них, что они его забавляют. Он уезжал, плясал в городе с молоденькими девушками и позабыл о своем возрасте, а сейчас смотрел на домочадцев с некоторым изумлением, словно ему не верилось, что вся эта ребячья орава его дети. Когда младшие пробирались к нему в угол, он каждому доставал что-нибудь из кармана - то грошовую куколку, то деревянного клоуна, то резиновую свинью, которая со свистом раздувалась. Поманив к себе маленького Яна, он пошептал что-то ему на ухо, а потом осторожно, чтоб не напугать мальчика, вручил ему бумажного змея. Глядя на меня через голову малыша, он пояснил: