Мюриэл Спарк - Умышленная задержка

На пути в Марлоу Уолли заявил, что просто очарован Эдвиной.

— Я в твою Эдвину влюбился, — сказал он.

В Марлоу Уолли ждала неприятная неожиданность: женщина, что приходила убираться в доме, не появлялась там с последнего раза. Я заметила доказательства, что в тот раз он тоже приезжал не один, и это, думаю, расстроило его больше всего. На самом-то деле мне было все равно — сама по себе ситуация оказалась забавной, а любой непредвиденный поворот событий приводит меня в восторг. Но я не могла заставить себя не думать, кто была эта другая, и, примечая на полу зеленоватые, обгрызенные мышами корочки гренков, которые они тогда приготовили на завтрак, зеленое, с черным ободком по краю молоко в молочнике, а в раковине — пару кофейных блюдец и чашечек с запекшейся на донышке гущей, сухой и старой, я про себя высчитывала, когда это было: сколько недель тому назад, и как мы с Уолли встречались по будням с того времени. Пока Уолли стоял и ругался, я с непозволительным легкомыслием понесла свою дорожную сумку в спальню. Для одной пары простыни на постели выглядели слишком уж скомканными, и, словно по указанию опытного режиссера, верхняя часть синей хлопчатобумажной пижамы Уолли свисала со столбика кровати, тогда как штаны, аккуратно сложенные, лежали себе на крышке комода. Бутылка с остатками виски и два стакана, один со следами губной помады, с постановочной точки зрения воспринимались как перегиб, но от них некуда было деться. Мы убрались в доме и вышли перекусить.

Ближе к вечеру я без всякой видимой причины вдруг разнервничалась по поводу почти забытого «Уоррендера Ловита». Мне подумалось, а не могла бы я написать начальную сцену поудачнее. Я столько раз перепечатывала и перечитывала роман, что знала его едва ли не наизусть.

— Послушай, Флёр, — сказал Уолли. — Когда я с тобой, иногда происходит очень странная вещь — ты вдруг куда-то исчезаешь . Мне даже не по себе делается. Хоть я ничего и не говорю, но у меня часто возникает такое чувство, будто ты где-то в другом месте.

Я рассмеялась, зная, что он прав.

— Вспомнила о своем первом романе, «Уоррендере Ловите», он мне жить не дает, — сказала я.

— А ты не поддавайся. У меня тоже хватает сюжетов, только вот времени нету.

— Ты считаешь, что смог бы написать роман?

— Ну, было бы время, а там уж, осмелюсь сказать, можно лепить романы не хуже любого другого.

Он отправился проведать уборщицу, выяснить, что с ней случилось. Он успел справиться с замешательством первых минут в неприбранном доме, но для меня этот конец недели уже потерял всякий интерес. Может, мы оба ожидали от него слишком многого. Любовь непредсказуема по самой природе — это так же верно, как любая прописная истина. Я и в мыслях была теперь настолько далека от происходящего, что в отсутствие Уолли всего лишь отметила — во всяком случае, он мне по душе.

Мы привезли с собой немного съестного. Я принялась накрывать к ужину, зажгла две свечи, но была так погружена в свои мысли, что сейчас вспоминаю только общее впечатление от его домика, не помню даже, что мы ели на ужин. Там, кажется, был патефон, и я ставила какую-то пластинку.

В голове у меня непостижимым образом царил «Уоррендер Ловит», начальная его сцена, когда мать Уоррендера, Пруденс, племянник Роланд и гнусная экономка Шарлотта ждут приезда Уоррендера, собравшись в гостиной его загородного дома.

Роланд вертит в руках маску южноамериканских индейцев из коллекции Уоррендера. Шарлотта забирает у него маску: «Ваш дядюшка не любит, когда трогают его игрушки». Жена Роланда Марджери, только что вышедшая в холл ответить на телефонный звонок, бросается из дому, садится в машину и укатывает в неизвестном направлении. Пруденс все время повторяет: «Куда отправилась Марджери?» и «Роланд, узнай наконец, что случилось с Марджери. Можешь взять велосипед». Роланд разглагольствует о счетных машинках — он ими торгует, получая комиссионные. Шарлотта заявляет, что ее не интересуют машинки. Ну ладно, говорит она затем, пусть счетные машинки. Все, продолжает она, идет к тому, что в этом доме скоро нечего будет считать, поскольку Уоррендер, при своих многочисленных нахлебниках, вылетит в трубу. Пруденс замечает, что эти машинки умеют еще и вычитать. Она говорит, что Уоррендер стал произносить слова на новый манер. Все обсуждают его новую манеру произношения: «танцывать» вместо «танцевать», «любапытна», «харош» вместо «хорошо». Шарлотта встревает со своим замечанием: «Так говорит мистер Прауди». «От ученого можно было бы ожидать речи пограмотней, — отвечает Пруденс. — Из этого, однако, можно понять, что Уоррендер и Прауди много общаются. Меня беспокоит Марджери — почему-то сорвалась с места и исчезла после этого телефонного звонка. Да и Уоррендеру пора бы уже приехать. Куда он подевался?»

Тут у меня Шарлотта подходит к окну: «Я слышу его машину». «Нет, я уверен, что это Марджери, — возражает Роланд. — У Уоррендера мотор стучит тум -та-та-тум, а у Марджери — как в этой машине: тум-тум- тум -та-та».

Пруденс произносит: «Роланд, сделай милость, оставь маску в покое. Уоррендер заплатил за нее бешеные деньги. Я знаю, что это подделка и Уоррендер — обманщик, но…» Входит Марджери. «Марджери, что с тобой?», «Господи, ей плохо, дайте ей выпить воды, неважно чего», «Марджери, что случилось? Это все из-за того звонка? Ты не пострадала?» Наконец, Марджери говорит: «Уоррендер пострадал. В автокатастрофе. Очень сильно. Звонили из полиции. Я была в больнице. Сперва не смогла даже его опознать. Лицо у него, лицо у Уоррендера…» Она проводит рукой по собственному лицу и продолжает: «У него, похоже, не осталось лица». Здесь Роланд выходит позвонить в больницу. Шарлотта: «Он умер?» Марджери: «Нет, боюсь, он все еще без сознания». Тут Шарлотта, моя Английская Роза, цепляется к словечку «боюсь»: «Как это боитесь? Вы что, ему смерти хотите?»

Возвращается Роланд: «Он умер».

Подъехала машина Уолли, и он вошел улыбаясь:

— У миссис Ричардс была операция. Хорошо, что я к ней заглянул. Она не сможет работать еще пару недель. Так-то она — сама надежность, я знал, с ней что-то случилось. Впрочем, ничего серьезного, швов она мне не показала. Мужчины так всегда показывают.

Я сказала:

— Я говорила тебе, что «Общество автобиографов» перекочевало в Нортумберленд, в особняк к сэру Квентину?

— Да забудь ты про них, Флёр! Мерзкая была служба, и по тому, как ты говоришь, совсем не для тебя. У Эдвины с ними тоже ничего общего. Не повезло ей — вместо сына псих чокнутый. Но она такая старая, может, ей уже без разницы.

Тогда я решила изгнать «Уоррендера Ловита» из своих мыслей, для чего пустилась рассказывать Уолли о своем новом романе «День поминовения». По-моему, ему было достаточно интересно. Поужинав, мы пошли выпить в бар. Вернулись вдоль берега речки и сразу — в постель. У нас попросту ничего не получилось. Я так старалась не уходить в себя и не «исчезать» от Уолли, что слишком сосредоточилась на происходящем. Я поняла, что слежу за каждым движением Уолли, я поймала себя на том, что считаю . В отчаянии я попробовала думать о генерале де Голле, но от этого все стало еще хуже, много, много хуже.