Редьярд Киплинг - Мэ-э, паршивая овца

Редьярд Киплинг

МЭ-Э, ПАРШИВАЯ ОВЦА...

Мз-э, паршивая овца.

Дай хоть шерсти клок!

Да сэр, да, сэр, -- три мешка,

Полон каждый мешок.

Хозяйке -- мешок, и хозяину тоже,

И кукиш мальчишке: быть плаксой негоже.

Считалочка

(Стихи в переводе Р. Сефа.)

Взгляни, как публика грустит,

Покуда Панч за сценой скрыт.

Но раздается голосок -

Он хрипловат и так высок.

От всей души смеются люди -

На ширме появилась Джуди.

Дж. Свифт. Ода Панчу

МЕШОК ПЕРВЫЙ

Когда я в отчем доме жил, то мне

жилось получше.

Панча укладывали сообща -- айя, хамал и Мита, рослый, молодой сурти в красном с золотом тюрбане. Джуди давно подоткнули одеяльце, и она сонно посапывала за пологом от москитов. Панчу же позволили не ложиться до "после обеда". Вот уже дней десять поблажки так и сыпались на Панча, и взрослые, населяющие его мир, смотрели добрей на его замыслы и свершения, по преимуществу опустошительные, точно смерч. Он сел на край кровати и независимо поболтал босыми ногами.

-- Панч-баба, бай-бай? -- с надеждой сказала айя.

-- Не-а, -- сказал Панч -- Панч-баба хочет сказку, как жену раджи превратили в тигрицу. Ты, Мита, рассказывай, а хамал пускай спрячется за дверью и будет рычать по-тигриному в страшных местах.

-- А не разбудим Джуди-баба ? -- сказала айя.

-- Джуди-баба и так разбудилась, -- пропищал голосишко из-за полога.-Жила-была в Дели жена раджи. Говори дальше, Мита.-- И не успел Мита начать, как она вновь уснула крепким сном.

Никогда еще эта сказка не доставалась Панчу ценой столь малых усилий. Тут было над чем призадуматься. Да и хамал рычал по-тигриному на двадцать разных голосов...

-- Стой! -- повелительно сказал Панч. -- А что же папа не идет сказать кого-я-сейчас-отшлепаю ?

-- Панч-баба уезжает, -- сказала айя. -- Еще неделя, и некому будет больше дергать меня за волосы. -- Она тихонько вздохнула, ибо очень дорог был ее сердцу хозяйский мальчик.

-- На поезде, да? -- сказал Панч, становясь ногами на кровать.--В Гхаты и по горам, прямо в Насик, где поселилась тигрица, бывшая жена раджи?

-- Нет, маленький сахиб, -- сказал Мита и посадил его себе на плечо -В этом году -- не в Насик. На берег моря, где так хорошо швырять в воду кокосовые орехи, а оттуда -- за море на большом корабле. Возьмете Миту с собой в Вилайет?

-- Всех возьму,-- объявил Панч, высоко вознесенный сильными руками Миты -- Миту, айю, хамала, Бхини-который-смотрит-за-садом и Салам-капитан-сахиба, заклинателя змей.

-- Велика милость сахиба, -- сказал Мита, и не было в его голосе усмешки. Он уложил маленького человека в постель, а айя, присев в лунном квадрате у порога, принялась убаюкивать его бормотанием, нескончаемым и певучим, как литания в парельской католической церкви. Панч свернулся клубочком и заснул.

Утром Джуди подняла крик, потому что в детскую забралась крыса, и замечательная новость вылетела у Панча из головы. Хотя не так уж важно, что он ей не сказал, ведь ей шел всего четвертый год, ей было все равно не понять. Зато Панчу сравнялось пять лет, и он знал, что в Англию ехать куда интересней, чем в Насик.

И вот продали карету и продали пианино, оголились комнаты, меньше стало посуды, когда садились за стол, и папа с мамой подолгу совещались, разбирая пачку конвертов с роклингтонскими штемпелями.

-- Хуже всего, что ни в чем нет твердой уверенности,-- поглаживая усы, говорил папа -- Письма-то, вообще говоря, производят самое приятное впечатление, условия тоже вполне приемлемы...

"Хуже всего, что дети будут расти без меня",-- думала мама, хотя вслух так не говорила.

-- Мы не одни -- сотни в таком же положении,-- с горечью говорил папа. -- Ничего, милая, пройдет пять лет, и ты опять поедешь домой.

-- Панчу тогда будет десять, Джуди -- восемь. Ох как долго, как страшно долго будет тянуться время! И потом, их придется оставить на чужих людей.

-- Панч у нас человек веселый. Такой сыщет себе друзей повсюду.

-- А моя Джу -- ну как ее не полюбить?

Поздно вечером они стояли у кроваток в детской, и мама, по-моему, тихо плакала. Когда папа ушел, она опустилась на колени возле кроватки Джуди. Айя увидела и помолилась о том, чтобы никогда не отвратилась от мем-сахиб любовь ее детей и не досталась чужой.

Мамина же молитва получилась немножко непоследовательной. Общий смысл у нее был такой. "Пусть чужие полюбят моих детей, пусть обращаются с ними, как обращалась бы я сама, но пусть одна я на веки вечные сохраню их любовь и доверие Аминь". Панч почесался во сне, Джуди немножко похныкала. Вот и весь ответ на молитву, а назавтра все отправились к морю, и был скандал в гавани Аполло Бандер, когда Панч обнаружил, что Мите с ними нельзя, а Джуди узнала, что остается на берегу айя. Правда, Мита и айя еще не вытерли слезы, как на большом пароходе Пиренейско-Восточной компании открылись и заворожили Панча тысячи увлекательнейших предметов -- таких, как канаты, блоки, паровые трубы и тому подобное.

-- Возвращайтесь, Панч-баба, -- сказала айя.

-- Возвращайтесь, станете бара-сахибом, -- сказал Мита.

-- Ладно,-- сказал Панч, и отец взял его на руки, чтобы он помахал им на прощанье. -- Ладно, вернусь и буду бара-сахиб бахадур.

В первый же вечер Панч потребовал, чтобы его немедленно высадили в Англии, которая, по его расчетам, должна была находиться где-то под боком. На другой день задувал свежий ветерок, и Панч чувствовал себя совсем неважно.

-- Назад в Бомбей поеду по твердой дороге, -- сказал он, когда ему стало полегче, -- В карете-гхари. Этот пароход салютно не умеет себя вести.

Его ободрил боцман-швед, и чем они дальше плыли, тем больше менялись к лучшему первоначальные суждения Панча. Столько нужно было разглядеть, потрогать, обо всем расспросить, что почти изгладились из памяти и айя, и Мита, и хамал, и лишь с трудом удавалось припомнить отдельные слова на хиндустани, некогда втором его родном языке.

С Джуди дела обстояли и того хуже. За день перед тем, как им прибыть в Саутгемптон, мама спросила, хочется ли ей снова увидеть айю. Джуди устремила голубые глазки к просторам моря, без остатка поглотившего ее крошечное прошлое, и сказала:

-- Айя! Какое такое айя?

Мама расплакалась над нею, а Панч изумился. Тогда-то и услышал он впервые горячую мамину мольбу, чтобы никогда он не давал Джуди забывать, кто такая мама. Уразуметь такое было трудно, поскольку Джуди была еще маленькая, маленькая до смешного, а мама весь месяц каждый вечер приходила к ним в каюту петь ей и Панчу на сон грядущий не очень понятную песенку, прозванную им "Сын, покров мой". Несмотря на это, он честно старался исполнить возложенную на него обязанность и, как только за мамой закрывалась дверь, говорил Джуди:

-- Джу, ты маму не забыла?