Иван Клима - Рассказы

На свою дачу он звал меня не раз и не два, но я никак не решался воспользоваться его приглашением. И в этом году он прислал мне оттуда письмецо, в котором опять просил приехать. Под его подписью незнакомым почерком было выведено: "Обязательно приезжайте, с нетерпением жду Вас, Дана".

Как могла ждать меня та, с которой мы ни разу в жизни не виделись?

Я прислонил велосипед к срубу колодца. Как странно, что я вдруг здесь: перед чужим домом, в неведомой местности. Я всегда боялся быть кому-то в тягость. А Ота, ко всему прочему, здесь со своей девушкой.

Почему они пригласили меня?

Я потянул за шнур, на другом его конце что-то звякнуло. Я мысленно пожелал себе, чтобы их не было дома и я смог бы поскорее убраться восвояси.

Мне открыла худая черноволосая девушка с темными глазами и не по-летнему бледным лицом. На лице выразительно торчал большой нос вещуньи. Минуту она смотрела на меня с изумлением, потом улыбнулась: да, она уже знает меня, узнала по фотографиям и рассказам Оты. Да и с утра ее не покидало чувство, что я приеду именно сегодня.

Как она могла чувствовать, что приедет тот, кого она ни разу в жизни не видела?

С Отой мы пошли прогуляться вдоль берега, а его подруга обещала тем временем приготовить нам что-нибудь поесть.

Дорогой он рассказывал о ней. Она только что кончила школу, моложе нас, но, по сути, наоборот, старше; рядом с ней он чувствует себя необразованным, неинтересным и незрелым, возможно, это потому, что она пережила в жизни много страшного, а возможно, потому, что в ней есть нечто, чему трудно найти название. Ну, что-то провидческое. К тому же, добавил он, мне небезынтересно будет узнать, что она пишет стихи. На редкость своеобразные! Я ведь наверняка помню, как он относился ко всякому стихотворству, но ее стихи, если откровенно, ему кажутся прелюбопытными.

Что же такого страшного она пережила, спросил я.

В войну казнили ее родителей, и она сама была смертельно больна. Нет, это уже не во время войны, а сейчас, недавно. Менингит, поэтому она так бледна, ей запрещено солнце. А стихи, может, она и даст мне почитать, если я попрошу. Ему интересно мое мнение.

Когда мы вернулись, она стояла у плитки и жарила картофельные оладьи. Столик был уже отлично накрыт: приборы, тарелки, салфетки и рюмки.

Мы сели, она подавала нам. Щеки ее разрумянились, и всякий раз, когда она проходила мимо, меня точно обдавало жаром, исходившим от нее.

Мы расхваливали ужин, она улыбалась нам, причем, когда она смотрела на Оту, ее улыбка становилась какой-то другой: более просветленной и словно источавший поцелуи.

Меня не покидало ощущение, что я здесь лишний. Что торчу здесь, как кол в поле или камень на дороге. Была бы со мной хоть девушка! Но я всегда один. Почему? Может, я не стою внимания и любви? Но ведь бывали минуты, когда я чувствовал свою особость, свое предназначение к чему-то большому и неповторимому: в моей голове вертелось бесконечное множество мыслей, историй, судеб и образов. Но кто мог провидеть это во мне? В своем писательстве я и то не умел преодолеть робость. В немногих рассказах, которые я напечатал, не найти было и доли того замечательного, что совершалось в моей голове.

Верно, заметив мою молчаливость, она предложила выйти из дому и разжечь костер.

Ветер почти угомонился, ночное небо прояснилось, лишь над рекой тянулись узкие полупрозрачные мглистые полосы. Мы натаскали дров, и костер быстро разгорелся. Пламя снизу озарило ветки деревьев и этих двоих, сидевших рядом и счастливых своей близостью. Сколько таких костров пылало в разных уголках мира, безобидных, ласковых костров. Но, говорят, однажды они сольются в одно ослепительно-белое пожирающее пламя, которое в единой вспышке метнется по земле, растопит камни и раскалит воздух. Что же останется потом?

Я исполнялся жалостью к миру и, конечно, к себе: я расплавлюсь в этом каленье, на сей раз мне уже не спастись. Я ощущал, как, невзирая на пышущий жаром костер, мне в затылок снова дышит холодом смерть. Возможно, обернись я сейчас, я увидал бы Ее. Я вовсе не считал, что Она похожа на костлявое страшилище, которое носит косу на плече. Нет, у Нее звездное лицо, и Ее крылья даже при малейшем взмахе точно непроницаемая туча закрывают небо. Сквозь Ее уста протекает река без начала и конца, это река, по которой я хотел бы плыть и глядеть на ее берега, но это река, по которой я буду плыть до скончания века и ее берегов уже не увижу.

Я почувствовал, что она наблюдает за мной.

- Может, нам спеть? - предложила она.

Ота встал, чтобы принести гитару, и мы остались вдвоем.

Она спросила, не случилось ли у меня чего.

Нет, абсолютно ничего.

О чем я думал?

Не могу сказать. Правда, не могу.

Я думал о ком-то, о ком-то близком?

Нет, ни о ком я не думал. Ни о ком определенном.

Может, о смерти?

Как она догадалась?

Ей хочется, чтобы ни о чем таком я не думал. Хотя бы сегодня.

Она и впрямь провидица? Я не знал, что сказать. Встал и подложил в огонь несколько полешек. К небу взметнулся сноп искр, они угасали так же быстро, как и падающие звезды.

Ей хочется, чтобы мне было у них хорошо. Есть ли у меня желание, которое она могла бы исполнить?

Нет, я вполне доволен.

Это просто отговорка. Я должен сказать, о чем я больше всего мечтаю в эту минуту.

Я молчал.

Я должен сказать без долгих раздумий.

Нет, не могу.

Ну почему?

Я не могу говорить об этом вслух!

Странно. Она бы, например, мечтала научиться любить. Безоглядно, до конца.

А ей хочется, чтобы кто-то другой любил ее так же?

Она покачала головой. Пока ты только принимаешь любовь, это все равно как будто ты на чем-то едешь. Предположим, катаешься на лодке ночью по огромному озеру. Куда ни кинешь взгляд, повсюду черная спокойная вода. Конечно, и она может вздуться и поглотить тебя. И все-таки любить - это значит лететь, возноситься над землей. Так высоко, что оттуда все видно. С такой высоты мир кажется другим, измененным, и то, что внизу представлялось значительным, мельчает до крайности. И потом, заключила она, из лодки всегда можно выйти на берег, а с этой высоты разве что рухнуть.

Когда мы вернулись в дом, я попросил ее стихи, и она вручила мне тетрадку в мягкой обложке. Меня поместили в комнатке, где были вешалка, кровать, столик и подсвечник со свечой.

Я зажег свечку и немного почитал из тетради. Стихи изобиловали малопонятными образами: пугливые фиалки, кобальтовые глубины, взоры умоляющих душ, умершие звезды, целительность ласковых озер. Там-сям между страницами я находил засушенные пряно пахнувшие цветы.

На следующее утро, сразу же после завтрака, я поблагодарил за гостеприимство и простился. Она пожала мне руку и сказала, что рада была познакомиться и надеется скоро меня вновь увидеть.