Кобо Абэ - Стена

Я проснулся.

По утрам я всегда просыпаюсь, и, следовательно, ничего необычного в этом не было. Но что же тогда было странным? Нечто странное все-таки было.

При этом я думал: как все это странно — ведь странно уже одно то, что я никак не могу сообразить, что кажется мне странным... И даже почистив зубы и умываясь, я по-прежнему испытывал странное ощущение, которое к тому же возрастало. Попробовал (правда, и сам не ясно сознавая, почему решил попробовать именно это) широко зевнуть. И тогда странное ощущение сконцентрировалось в области груди — мне показалось, что грудь стала пустой.

Это, наверное, оттого, что пусто в животе, подумал я и отправился в закусочную (собственно, я бы все равно пошел туда, даже если бы со мной ничего не случилось), где съел две полные миски супа и полтора ломтя хлеба. Я специально пишу о том, сколько съел, чтобы показать, что обычно я никогда столько не съедал.

Однако, пока я ел, странное ощущение все росло, пустота в груди захватывала новые и новые области, и я решил больше не есть. Теперь причина другая, подумал я, — слишком сильно набил живот.

Я подошел к кассе, и девушка протянула мне кредитную книгу. Собираясь расписаться в ней, я почему-то заколебался. Полагая, что это связано с моим непонятным состоянием, я посмотрел в бескрайнюю даль, расстилающуюся за окном, пытаясь увидеть в стекле свое отражение.

Держа в руке карандаш, я неожиданно обнаружил, что попал в затруднительное положение, будучи не в состоянии расписаться. Я никак не мог вспомнить свое имя. Это и было причиной моего затруднения. Но меня это не особенно обеспокоило. Я знал, что в достойных полного доверия книгах об ученых (причем, это вовсе не были книги, в которых их ругали) описываются случаи, когда ученые, погруженные в свои исследования, постоянно забывали свое имя, и поэтому я, сохраняя полное спокойствие, не спеша вынул из кармана бумажник, чтобы достать визитную карточку. Но там, к моему огорчению, не оказалось ни одной. Порывшись, я обнаружил удостоверение личности. Но — это было уже совсем странно — из него исчезло мое имя. В полной панике я вытащил лежавшее в записной книжке письмо от папы. Но с конверта исчез мой адрес. Я распахнул пиджак и глянул на внутренний карман, где было вышито мое имя. Вышивка тоже исчезла.

Волнуясь все сильнее, я, в надежде все-таки где-то обнаружить свое имя, стал тщательно обшаривать карманы пиджака и брюк, внимательно разглядывать каждый клочок бумаги, который вытаскивал оттуда, — на некоторых исчезла как раз та часть, где раньше было мое имя, на других его вообще никогда не было.

Я разволновался и спросил девушку, как меня зовут. Она знала меня в лицо и должна была помнить. Девушка лишь виновато улыбалась — имени моего она так и не смогла вспомнить. Делать нечего — пришлось расплатиться наличными.

Вернувшись домой, я тщательно обследовал ящики письменного стола. Коробочка с только что отпечатанными визитными карточками была пуста. На всех книгах исчезла моя печать. Пропало имя с бирки на зонтике, с подкладки шляпы, с уголков носовых платков — в общем, отовсюду, где оно прежде было обозначено.

В стекле двери отражалось мое лицо. Оно было необыкновенно испуганным, и я понял, что должен как следует обдумать создавшееся положение. Но вскоре я прекратил свои размышления, поняв лишь, что это странное событие, по-видимому, связано с ощущением пустоты в груди, — кроме этого, я ничего придумать не мог. Время решает и не такие загадки. И когда находишь на них ответ, оказывается, что проблема и выеденного яйца не стоит, так что, я уверен, не стоит выеденного яйца и то, что случилось со мной, убеждал я себя.

Послышался гудок бумажной фабрики, — значит, половина восьмого, время отправляться на службу, но тут, собираясь выйти из дому, я обнаружил, что пропал портфель. В нем лежало несколько весьма важных документов, к тому же он был сделан из прочной бычьей кожи и я потратил на него трехмесячное жалованье; обеспокоившись, я стал самым тщательным образом обыскивать комнату, — странно, запропаститься в ней ему просто некуда, не иначе проделка ловкого вора, решил я. Нужно немедленно идти в полицию. Я вышел из дому, но тут же отказался от своей мысли. Я вспомнил, что у меня нет имени. А без него заявить о краже было невозможно. Не исключено, что мое имя украл тот же самый вор, подумал я. Но в таком случае это действительно чрезвычайно искусный жулик. Сначала я восхитился его проделкой, потом обозлился и, наконец, в полной растерянности, не зная, что предпринять, пошел на службу.

В часы пик улица выглядела буйствующей незнакомкой. Я сразу же ощутил свою полную незащищенность и с необыкновенной остротой осознал, что у меня нет имени. Мне впервые пришлось идти по улице, не имея имени, и одна мысль об этом лишала меня уверенности в себе, делала беспомощным. Мне даже показалось, что ощущение пустоты в груди стало еще сильнее.

На службу я пришел немного позже, чем обычно. Первое, что я сделал, появившись в проходной, — внимательно обследовал табельную доску. Табель с моим именем висел в третьем ряду вторым слева:

S. КАРМА

S. Карма... повторил я про себя. Вроде бы не мое имя, но в то же время как будто и мое. Но сколько я ни повторял его, чувство покоя, чувство радости от сознания, что вспомнил, наконец, забытое, не приходило. Я начал даже думать, не ошибка ли вообще считать это имя моим. Но поскольку оно, несомненно, было моим, я начал думать по-другому: считать, что я — это я, ошибка. Я покрутил головой, стараясь вытряхнуть из нее все, что мешало мне обдумать случившееся, но из этого ничего не вышло. Наоборот, ощущение пустоты в груди только усилилось, и я решил больше не думать о том, что произошло.

По привычке я протянул руку, чтобы перевернуть табель, но с удивлением обнаружил, что он уже перевернут, однако это вполне кто-то мог сделать случайно — произошла обыкновенная ошибка, — и я, успокоив себя тем, что лично ко мне это не имеет ни малейшего отношения, даже не прикоснувшись к табелю, поспешно взбежал на второй этаж, в комнату номер три, где стоял мой рабочий стол.

Дверь была широко распахнута. Мой стол расположен так, что виден с порога. Сердце мчалось на десять шагов впереди моего тела, и поэтому, когда я, внезапно охваченный странным, непонятным чувством, замер у двери, оно уже преспокойно сидело в кресле у стола.

Я был потрясен — в моем кресле сидел мой двойник.

Сердце же его попросту не заметило. Я решил, что у меня галлюцинация. Но тут сердце в панике примчалось назад, и я, поняв, что это не галлюцинация, так растерялся, что весь покрылся гусиной кожей и непроизвольно притаился в узком промежутке между дверью и загораживающей ее одностворчатой ширмой.