Кобо Абэ - Вторгшиеся

Положив локти на окно, выходящее на дорогу, и попыхивая трубкой в такт передававшейся по радио утренней гимнастике, управляющая искоса поглядывала своими маленькими белесыми глазками на толпившихся у колонки женщин. Потом, даже не поворачивая головы и лишь скосив глаза в другую сторону, она холодно взглянула на меня. Вынула трубку изо рта, углы ее сиреневых тонких морщинистых губ дрогнули в улыбке, и я подумал, что так она готовится к тому, чтобы изрыгнуть свои обычные слова: «Плата за квартиру». Чтобы опередить ее, я быстро подошел к ней и поклонился с деланной улыбкой:

— Простите, мне совершенно необходима ваша помощь. — Губы управляющей дрогнули еще сильнее, и я совсем оробел, но, набравшись смелости, продолжал: — Вчера ночью, глубокой ночью, какие-то странные люди...

Когда я на одном дыхании выложил ей всё, управляющая выколотила трубку и потупилась:

— О чем вы говорите? Я ничего не поняла.

— Чего же тут не понять? Я бы хотел, чтобы вы подтвердили, что десятая квартира моя.

— Мне совершенно все равно, чья это квартира. Она сдается человеку, который платит за нее, и кто бы им ни был, мне безразлично.

— Но ведь плата за квартиру означает, что вместе с квартирой он получает и право жить в ней. Именно я являюсь съемщиком десятой квартиры и плачу за нее, поэтому абсолютно незнакомые мне люди не имеют никакого права вторгаться в мою квартиру.

— О каких правах вы говорите? Со всем этим должен разбираться тот, кто снимает квартиру, а я ни о чем знать не хочу. Может, я говорю слишком откровенно — квартиры мной сдаются не людям, их арендуют деньги. — Управляющая подняла на меня свои косо прорезанные глаза. — Кстати, за свою квартиру вы, по-моему, еще не заплатили, собираетесь это сделать? Подумайте над этим как следует.

Я не рассчитывал, что все моментально разрешится, но все же не думал, что она окажется такой бездушной. В полном унынии я решил выйти наружу и, забыв о времени, застыл на каменных ступеньках, ведущих во внутренний двор.

— Доброе утро, — кто-то ударил меня по плечу и схватил за руку, — у тебя вид, будто ты что-то замышляешь. — Это был второй сын из семьи вторгшихся, с зажатой во рту только что купленной мной зубной щеткой и измазанными зубной пастой губами.

Как раз в это время мимо проходила с веером для раздувания жаровни в руке кокетливая вдовушка из третьей квартиры, и он, будто был знаком с ней чуть ли не десять лет, помахал ей рукой с зажатой в ней зубной щеткой и приветливо поздоровался:

— Доброе утро, Оку-сан. — И хотя она, лишь искоса взглянув на меня и на него, попыталась пройти мимо, он бросился за ней и схватил за руку: — Перепачкался зубной пастой, простите. — А потом, делая вид, что собирается обнять ее за талию, обернулся ко мне: — Послушай, отец будет сейчас проводить собрание. Иди туда быстрей.

Вдовушка уже давно строила мне глазки, и где-нибудь в укромном уголке лестничной площадки, когда там никого не было, она специально, чтобы я увидел, задирала юбку, делая вид, будто поправляет чулки, но я никогда не проявлял к ее заигрываниям никакого интереса, да его у меня и в самом деле не было. И когда этот омерзительный сынишка устроил на моих глазах такое откровенное представление, я не испытал никакой ревности, просто остался неприятный осадок оттого, что я увидел в этом знак появления вражеской силы, которая разрушит до основания всю мою будущую жизнь.

Не говоря ни слова, я хотел выйти из дому, но братец остановил меня окликом:

— Собрание начинается. Если не будешь присутствовать на нем, ничего хорошего не жди. Отправляйся туда.

Отмахнувшись от его слов, я выскочил наружу, правда, какого-то определенного плана у меня не было, но, подталкиваемый резкостью своих собственных действий, я неожиданно для себя решил наведаться в полицейскую будку, которая обычно моим доверием не пользовалась. Или, видимо, лучше сказать: поскольку другого места, куда бы мне следовало пойти, я придумать не мог, осталось лишь такое, куда мне меньше всего хотелось идти. В будке, развалившись на стульях, сидели со скучными лицами двое полицейских, молодой и пожилой, и от нечего делать курили. Когда я стал рассказывать, что привело меня к ним, молодой полицейский демонстративно отвернулся и, будто что-то вспомнив, стал листать записную книжку и делать в ней какие-то пометки, а пожилой время от времени хмуро кивал — слушаю, мол.

— Вот как, — сказал он. — Такими разговорами мы сыты по горло. Как видите, хотя вы этого, возможно, и не знаете, мы сейчас страшно перегружены, так что, может, зайдете к нам еще разочек, когда выдастся время?

— Неужели же вы не понимаете, что я не могу откладывать это дело ни на минуту? Смотрите, бумажник у меня забрали, в квартире моей ведут себя как хозяева, делают что хотят...

— Никакой срочности нет. Отправляйся на работу, уж в этом никто тебе не помешает. Кроме того, вмешиваться в дела, подобные твоему, нам очень трудно. Начать с твоего утверждения, что это совершенно чужие тебе люди, — но разве можно безоговорочно принимать на веру показания одной стороны? Предположим, эти люди заявят, что хорошо знают тебя, — исходя из тех случаев, с которыми мы сталкивались до сих пор, они именно это будут утверждать, — так вот, есть ли у тебя веские доказательства, способные опровергнуть подобное утверждение?

— Логика, здравый смысл.

— Нет, такие доказательства не годятся, на них не обопрешься. У нас в ходу только вещественные доказательства. Ты, должно быть, и сам понимаешь, как трудно заниматься подобными делами. Если хочешь знать мое мнение, я вообще сомневаюсь, что такого рода инциденты разрешимы. Не нервничай ты так, все будет хорошо.

Не успел я открыть рот, как молодой полицейский заявил раздраженно:

— Будешь еще болтать, мы посчитаем тебя преступником.

Он отшвырнул окурок и, делая вид, что ему нужно подойти к телефону, изловчился и вытолкнул меня из будки.

Я не стал возвращаться домой, а отправился прямиком на фирму, хотя идти туда было еще рановато.

В обеденный перерыв я пригласил S.-ко поесть со мной. Но вдруг вспомнил, что у меня нет бумажника. От смущения я покраснел, но S.-ко трогательно утешила меня:

— Не беспокойся, сегодня же день выдачи жалованья.

В другое время я бы от радости захлопал в ладоши, но на этот раз все было наоборот — я пришел в уныние. Отсутствие твердой уверенности в том, что я владею какой-то собственностью, сделало меня недоверчивым, неуверенным в себе. S.-ко сказала, что хочет свою прежнюю фотографию (вместе с талонами на питание ее похитили у меня вторгшиеся) поменять на новую, и протянула ее мне — на ней она выглядела еще привлекательнее. Я, в выражениях, соответствующих ее душевному состоянию и возрасту, необдуманно пообещал бережно хранить ее на сердце, что совсем выбило меня из колеи. У меня появился даже сильный соблазн рассказать ей обо всем, но я пока и сам не мог во всей полноте осмыслить суть происшедшего, поэтому отказался от этой идеи, чтобы не заставлять ее понапрасну тревожиться.