Милан Кундера - Шутка

Вся конница двинулась на рысях. По обеим сторонам я слышал гарцующих ездоков. Я касался икрами их икр и различал отфыркивание их коней. Около часу мы ехали так, бок о бок. Потом остановились. Тот же мужской голос снова обратился ко мне: "Мы на месте, король!"

"Где мы?" - спрашиваю я.

"Разве ты не слышишь, как шумит великая река? Мы стоим на берегу Дуная. Здесь тебе ничего не грозит, король".

"Да, - говорю, - чувствую, что здесь мне ничего не грозит. Я хотел бы снять платок".

"Нельзя, король, пока еще нельзя. Тебе не нужны глаза. Они бы только обманывали тебя".

"Я хочу видеть Дунай, это моя река, моя матушка-река, я хочу видеть ее!"

"Не нужны тебе глаза, король. Я расскажу тебе обо всем. Так будет лучше. Вокруг нас неоглядная равнина. Пастбища. Там-сям кустарник, а кое-где торчат деревянные жерди, коромысла колодцев. Но мы на травянистом берегу. Чуть поодаль трава кончается и переходит в песок, у реки ведь песчаное дно. А теперь можешь спешиться, король".

Мы сошли с коней и уселись на землю.

"Ребятки сейчас разложат костер, - слышу я голос молодца, - солнце уже сливается с далеким горизонтом, и вскоре похолодает".

"Я хотел бы видеть Власту", - говорю вдруг.

"Увидишь".

"Где она?"

"Недалеко отсюда. Поедешь к ней. Твой конь домчит тебя к ней".

Я вскочил и стал просить, пусть позволят мне ехать к ней тотчас. Но мужская рука легла мне на плечо и пригнула к земле. "Сядь, король. Прежде отдохни и поешь. А тем временем я поведаю тебе о ней".

"Скажи, где она?"

"В часе езды отсюда стоит деревянный домик под соломенной крышей. И обнесен он деревянным частоколом".

"Да, да, - поддакиваю я и чувствую на сердце счастливую тяжесть, - всё из дерева. Так и должна быт Не хочу, чтобы в этом домике был хоть один-единственный металлический гвоздик".

"Да, - продолжает голос, - частокол из деревянных жердей, обработанных так легко, что видна изначальная форма веток".

"Все деревянные вещи похожи на кошку или собаку, - говорю я. - Это скорее твари, нежели вещи. Я люблю деревянный мир. Только в нем я чувствую себя вольготно".

"3а изгородью растут подсолнухи, ноготки и георгины, и еще растет там старая яблоня. На пороге дома стоит сейчас Власта".

"Как она одета?"

"На ней льняная юбка, слегка замаранная, потому что она воротилась из хлева. В руке - деревянный ушат. Босая. Но она прекрасна, потому что молода".

"Она бедная, - говорю я, - она бедная девчоночка".

"Да, но при том она королева. А раз она королева, она должна быть сокрыта. Тебе и то нельзя к ней, чтобы не выдать ее. Разве только под покровом. Тебя приведет к ней твой конь".

Рассказ молодца был так прекрасен, что меня охватило сладкое томленье. Я лежал на травянистой лужайке, слышал голос, затем голос стих. И доносился лишь шум воды и треск костра. Было так прекрасно, что я боялся открыть глаза. Но ничего не поделаешь! Я знал: пришла пора их открыть.

2

Подо мной лежит матрас на полированном дереве. Полированное дерево я не люблю. И такие гнутые металлические подпорки, на которых стоит тахта, тоже не люблю. Надо мной с потолка свисает розовый стеклянный шар с тремя белыми полосами вокруг. И этот шар не люблю. И сервант напротив не по мне - за его стеклом выставлено столько всякой ненужной утвари. Из дерева здесь только верная фисгармония в углу. Одну ее и люблю в этой комнате. Осталась после отца. Отец год назад умер.

Я встал с тахты, но не чувствовал себя отдохнувшим. Была пятница, перевалило за полдень, ровно через два дня воскресная "Конница королей". Все висело на мне. Ведь все, что касается фольклора, в нашем районе вечно взваливают на меня. Две недели кряду я не спал: ворох обязанностей, всяческие поиски, пререкания, хлопот полон рот.

Тут вошла в комнату Власта. Пожалуй, неплохо бы ей пополнеть. Полные женщины бывают добродушными. Власта худа, и на ее лице уже полно мелких морщинок. Спросила, не забыл ли я по дороге с работы зайти в прачечную за бельем. Я, конечно, забыл. "Другого я и не ждала", - сказала она и поинтересовалась, буду ли я наконец сегодня дома. Пришлось сказать, что не буду. В городе собрание. В райисполкоме. "Ты же обещал позаниматься сегодня с Владимиром".

Я пожал плечами. "А кто будет на этом собрании?" Я стал перечислять участников, но Власта прервала меня: "И Ганзликова?" "Ага", - сказал я. Власта сделала обиженный вид. Дело труба. У Ганзликовой дурная репутация. Ходили слухи, что она спит с кем попало. Власта была далека от подозрений, что у меня может быть что-то с Ганзликовой, но упоминание о ней постоянно выводило ее из себя. Она презирала собрания, в которых участвовала Ганзликова. Это всегда было яблоком раздора - и потому я предпочел поскорей улизнуть из дому.

На собрании обсуждали последние приготовления к "Коннице королей". Но толку - чуть. Нынче национальный комитет каждую копейку экономит на фольклорных празднествах, а еще несколько лет назад отваливал на них большие деньги. Теперь уже нам приходится ему подбрасывать. Союз молодежи уже ничем не прельщает людей, вот и решили поручить ему организацию "Конницы", авось станет попритягательней! Когда-то выручкой от "Конницы королей" поддерживали менее прибыльные фольклорные начинания, а на сей раз вся она пойдет Союзу молодежи пусть, мол, распоряжается ею по своему усмотрению. Обратились в полицию с просьбой на время "Конницы" перекрыть шоссе. Да не тут-то было - в последний день получили отказ: нельзя, мол, ради "Конницы королей" прерывать движение. Но что станется с "Конницей", если лошади всполошатся посреди машин? Да, забот невпроворот.

Ушел я с собрания лишь около восьми. На площади вдруг узрел Людвика. Он шел по противоположному тротуару навстречу мне.

Я, честно сказать, оробел. Что ему тут понадобилось? Я перехватил его взгляд - он на мгновение задержался на мне и скользнул в сторону. Людвик сделал вид, что не замечает меня. Два старинных товарища. Восемь лет за одной партой. А делает вид, что не видит меня!

Людвик, это была первая трещина в моей жизни. Теперь уж помаленьку привыкаю, что жизнь моя не очень прочный дом. Я был недавно в Праге и зашел в один из тех маленьких театриков, которые как грибы возникали в шестидесятые годы и быстро завоевывали популярность, молодые люди создавали их в студенческом духе. Играли пьеску с не Бог весть каким захватывающим содержанием, но зато с остроумными песенками и неплохим джазом. Вдруг джазисты ни с того ни с сего напялили шляпы с пером, какие носят у нас к национальному костюму, и стали подражать капелле с цимбалами. Визжали, ухали, копировали наши танцевальные жесты, в особенности наше типичное вскидывание руки вверх... Продолжалось это, видимо, несколько минут, но зрители чуть не валились со смеху. Я не верил своим глазам. Еще лет пять назад никто бы и не посмел делать из нас посмешище. Да и никто бы не смеялся над этим. А теперь мы смешны. Как же получилось, что мы вдруг стали смешны?