Дж Кутзее - Он и его слуга

Он не читает, он потерял вкус к этому занятию; но описание своих приключений выработало у него привычку писать, времяпрепровождение довольно приятное. Вечерами при свече он вынимает бумаги, затачивает перья и пишет страницу-другую своего слуги, слуги, посылающего отчеты об утках-манках в Линкольншире, об огромном орудии казни в Галифаксе, о том, что человек может избежать смерти, если до того, как на него рухнет ужасное лезвие, он успеет вскочить на ноги и броситься вниз с горы, и о многих других вещах. Из каждого места, где побывал, он посылает свои отчеты, это для него первое дело, вот какой деловой у него слуга.

Прохаживаясь вдоль портовой стены и размышляя об орудии в Галифаксе, он, Робин, которого попугай когда-то называл бедным Робином, бросает камешек и прислушивается. Секунда, доля секунды, прежде чем тот упадет в воду. Божья милость быстра, но не быстрее ли огромное лезвие из закаленной стали, что весит более камешка и смазано жиром. Как нам укрыться от него? И какой породы должен быть человек, так деловито снующий из конца в конец королевства, от одного зрелища смерти к другому (забивание, обезглавливание), посылая отчет за отчетом?

Человек дела, думает он про себя. Пусть он будет человеком дела, торговцем зерном или, скажем, торговцем кожей, а может, промышленником и поставщиком черепицы там, где места изобилуют глиной, например в Уэппинге, пусть ему придется много путешествовать в интересах своего дела. Сделай его богатым, дай ему любящую жену, которая не слишком много болтает и дарит ему детей, все больше девочек; дай ему спокойное счастье; а потом положи этому счастью конец. Однажды зимою Темза выйдет из берегов, и ее воды смоют печи, в которых обжигают черепицу, или запасы зерна, или кожевенный заводик; он разорен, этот его слуга, на него набрасываются кредиторы, словно мухи или вороны, он вынужден бежать из дома, бросив жену и детей, искать убежища в жалкой норе в квартале нищих, скрывая свое имя и лицо. И все это - волны реки, разорение, побег, безденежье, лохмотья, одиночество - пусть все это будет символом кораблекрушения и острова, на котором он, бедный Робин, жил, отрезанный от мира, двадцать шесть лет, пока почти не сошел с ума (но кто, в самом деле, может утверждать, что не сошел, хотя бы в определенной степени?).

Или пусть он будет седельным мастером, владельцем дома, магазина и складов в Уайтчепеле, с родинкою на подбородке и любящей женою, которая не болтает и дарит ему детей, все больше девочек, принося ему счастье, пока город не поражает чума году в 1665-м, когда еще не случился великий лондонский пожар. Чума поражает Лондон: ежедневно в одном приходе за другим число умерших растет, богатых и бедных, ибо чума не делает различия между людьми разного достатка, и все богатство седельного мастера его не спасет. Он отправляет жену и дочерей в деревню и собирается бежать сам, но потом передумывает. Не убоишься ужасов в ночи, читает он, открыв наугад Библию, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей в мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе беда не приблизится.

Почерпнув мужества из этого знамения, знамения, предвещающего благополучный исход, он остается в зараженном Лондоне и начинает писать отчеты. На улице увидел толпу, пишет он, посреди которой женщина указывала в небеса. Глядите, кричит она, ангел в белом размахивает пылающим мечом! Люди в толпе кивают друг другу. Воистину так, говорят они, ангел с мечом! Но он, седельный мастер, не видит ни ангела, ни меча. Он замечает лишь облако необычной формы, которое с одной стороны освещено солнцем ярче, чем с другой. Это аллегория, кричит женщина на улице, но он никак не может увидеть здесь аллегорию. И пишет об этом в своем отчете.

В другой день, проходя по берегу реки в Уэппинге, его слуга, который раньше был седельным мастером, а теперь не имеет вовсе никакого занятия, наблюдает, как женщина с порога дома зовет мужчину, плывущего в плоскодонке: Роберт! Роберт! И как мужчина, слыша ее зов, гребет к берегу, вынимает из лодки мешок, кладет его на прибрежный камень и пускается в обратный путь. И как женщина идет вниз к реке, берет мешок и с очень грустным видом несет его в дом.

Он окликает человека по имени Роберт и говорит с ним. Роберт рассказывает, что та женщина - его жена, а в мешке недельный запас пищи для нее и детей: мясо, мука и масло; но он не осмеливается подходить ближе, потому что все они, и жена, и дети, больны чумой, и сердце разрывается у него в груди. И все это - человек по имени Роберт, его жена, перекликающаяся с ним через реку, мешок, оставленный на берегу - говорит, конечно, само за себя, но, кроме того, является символом того одиночества, которое испытывал он, Робинзон, когда в час мрачнейшего отчаяния звал оставшихся за океаном, в Англии, своих родных, моля о спасении, а иногда плавал к месту кораблекрушения в поисках полезных вещей.

Еще один отчет о том скорбном времени. Не будучи в силах терпеть боль от раздувшихся узлов в паху и подмышках, свидетельствующих о поселившейся в теле чуме, человек, совершенно голый, выбегает с воем на улицу, на Хэрроу-Эллей в Уайтчепеле, где седельный мастер видит, как тот прыгает и скачет и совершает тысячу других безумных движений, а за ним бегут жена и дети, кричат и просят его вернуться. Эти прыжки и скачки являются аллегорией его собственных прыжков и скачков, когда после несчастного кораблекрушения, после того, как он тщательно обыскал берег в надежде обнаружить следы своих корабельных товарищей, - но не нашел ничего, кроме двух непарных башмаков, он понял, что оказался выброшенным на дикий остров совершенно один и что скорее всего погибнет, ибо надежды на спасение нет.

(Но о чем еще тайно поет он, о чем размышляет, этот бедный чумной, о котором он сейчас читает, кроме своего одиночества? Что кричит он через океан и через годы, охваченный изнутри пламенем болезни?)

Год назад он, Робинзон, отдал две гинеи матросу за попугая, которого матрос привез, по его словам, из Бразилии, - птицу не столь великолепную, как его собственное любимое существо, но все же прекрасную, с зелеными перьями и алым хохолком, к тому же любившую разговаривать, если верить матросу. И в самом деле, птица обыкновенно сидела на жердочке в гостиничной комнате с маленькой цепочкой на ножке, чтобы не улетела, и говорила бедный Пол, бедный Пол снова и снова, до тех пор, пока он не накрывал ее колпачком; но он так и не смог научить птицу произносить что-нибудь другое, например, бедный Робин; возможно, она для этого была слишком старой.

Бедный Пол, глядящий сквозь узкое окошко поверх корабельных мачт, мимо корабельных мачт, туда, за громаду Атлантики. Что это за остров, спрашивает Бедный Пол, куда меня забросило судьбой, такой холодный и такой безотрадный? Где был ты, Создатель, в час моей великой нужды?