Густав Майринк - Белый Доминик

По ее молчанию я угадываю ее мысли, и для меня это удар в самое сердце. Она думает, что я слишком молод и строю воздуш- ные замки. Я чувствую, что это так, но я не хочу... я не хочу думать о том, что мы должны расстаться! Я был бы счастлив, если бы хотя бы на мгновение мы могли бы поверить в возможность чуда.

- Офелия, выслушай меня!

- Пожалуйста, пожалуйства, не говори сейчас, - просит она. - Позволь мне помечтать!

Так мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, и долго молчим. Лодка стоит спокойно, и перед нами - ярко осве- щенный лунным светом отвесный песчаный берег.

Вдруг она тихонечко вздрагивает, как будто очнувшись от сна. Я глажу ее руку, успокаивая. Наверное, ее спугнул какой-то шорох. Неожиданно она спрашивает: "Не можешь ли ты мне кое-что пообещать, мой дорогой Христиан? "

Я ищу слова клятвы... я хочу сказать ей, что готов ради нее пойти на любые пытки...

- Пообещай мне, что ты меня... что, когда я умру, ты ме- ня похоронишь подле нашей скамейки в саду!

- Офелия!

- Только т ы должен будешь меня похоронить и только в э т о м м е с т е! Ты слышишь? Никого при этом не должно быть, и никто не должен знать, где я лежу! Послушай! Я очень люблю эту скамейку! Я буду всегда там, как если бы я вечно ждала тебя!

- Офелия, пожалуйста, не говори так! Почему ты думаешь сейчас о смерти? Если ты умрешь, я умру вместе с тобой! Разве ты не чувствуешь...?

Она не дала мне договорить.

- Христиан, мальчик мой, не спрашивай меня, пообещай мне то, о чем я тебя попросила!

- Я обещаю это тебе, Офелия, я клянусь тебе в этом, хотя я не могу понять, что ты этим хочешь сказать.

- Я благодарю тебя, мой милый, милый мальчик! Теперь я знаю, что ты сдержишь свое обещание.

Она плотно прижимается своей щекой к моей, и я чувствую, как ее слезы текут по моему лицу.

Ты плачешь, Офелия? Доверься мне, скажи, почему ты так несчастна? Возможно, тебя мучают дома? Пожалуйста, ну скажи мне, Офелия! Я не знаю, что мне делать от горя, когда ты мол- чишь!

- Да, ты прав, я не должна больше плакать. Здесь так прекрасно, так тихо и так похоже на сказку. Я несказанно счастлива оттого, что ты со мной рядом, мальчик мой!

И мы страстно и горячо целуемся, пока не теряем голову.

С радостной уверенностью смотрю я в будущее. Да, так и будет! Все будет именно так, как я себе представлял тихими ночами.

- Ты думаешь, что будешь счастлива, став актрисой? - спрашиваю я ее, полный тайной ревности. - Ты действительно уверена, что это так уж хорошо, когда люди хлопают тебе и бросают цветы на сцену?

Я становлюсь на колени перед ней. Она сложила руки на подоле и смотрит задумчиво на поверхность воды вдали.

- Я никогда не думала, что это хорошо, мой Христоан. Я думаю, что все это отвратительно, если это - чистое лицеме- рие, но совсем уж бесстыдно переживать все это по-настоящему, чтобы через минуту отбросить маску и получить вознаграждение. И делать это изо дня в день, всегда в один и тот же час!... Мне кажется, что я должна буду торговать собственной душой, как на панели...

- Тогда ты не должна этого делать! - вскричал я, и все во мне напряглось. - Завтра прямо с утра я поговорю с моим от- цом. Я знаю, он поможет тебе. Я это точно знаю! Он бесконечно добр и милосерден! Он не потерпит, чтобы они принуждали те- бя...

- Нет, Христиан, не делай этого! - прерывает она меня спокойно и твердо. - Ни моя мать, ни я не хотим, чтобы ты делал это. Иначе погибнут все ее тщеславные планы. Я ее не люблю! Я ничего не могу поделать... Я стыжусь ее... - добавила она полушепотом, отвернувшись. - И это всегда стоит между нами... Но моего... моего отца я люблю. Почему я должна скрывать, что он мой ненастоящий отец? Ты ведь знаешь это, хотя мы никогда не го- ворили об этом? Мне тоже этого никто не говорил, но я знаю, я это интуитивно почувствовала еще ребенком. Это чувство было отчетливее, чем любое твердое знание. Он ведь не догадывает- ся, что я не его дочь, но я была бы счастливее, если бы он это знал. Тогда, возможно, он не любил бы меня так и не мучался бы до смерти из-за меня.

О, ты не знаешь, как часто еще ребенком я была близка к тому, чтобы сказать ему это! Но между им и мной стоит ужасная стена. Ее возвела моя мать. Насколько я помню, за всю жизнь мне удалось переброситься с ним с глазу на глаз лишь парой слов. Маленькой девочкой я не должна была сидеть у него на ко- ленях, не должна была целовать его. "Ты запачкаешься, не дотрагивайся до него! " - говорили мне. Я всегда должна была быть светлой принцессой, а он - грязным, презренным рабом. Просто чудо, что этот отвратительный, ядовитый посев не пустил в мо- ем сердце корни.

Я благодарю Бога, что он не позволил этому произойти! И все-таки иногда я думаю: будь я в действительности бесчувс- твенным, высокомерным чудовищем, это неописуемое сострадание и жалость к нему не разрывали бы меня на части. И иногда я кляну судьбу, уберегшую меня от этого!

Иногда у меня кусок в горле застревает, когда я думаю о том, что он, чтобы нас обеспечить, работает, раздирая руки в кровь. Вчера, не закончив ужин, я вскочила из-за стола и по- бежала вниз, к нему.

Мое сердце было так переполнено, что мне казалось: в этот раз я смогу ему все... все сказать. Я хотела попросить его: выкинь нас обеих, как чужих собак, мать и меня... Мы большего и не стоим! А его, его... этого низкого страшного шантажиста, который, должно быть, мой настоящий отец, задуши! Убей его твоими честными сильными руками труженика! Я хотела ему крик- нуть: "Возненавидь меня, как только может возненавидеть чело- век, чтобы я, наконец, стала свободной от этой чудовищной, сжигающей жалости! "

Тысячу раз я умоляла: "Отец небесный, пошли ему ненависть в сердце! " Но я думаю, что, скорее река потечет вспять, чем это сердце исполнится ненависти.

Я уже взялась было за ручку двери мастерской и заглянула в окно внутрь. Он стоял у стола и писал там мелом мое имя. Единственное слово, которое он умеет писать! И тут меня покинуло мужество. Навсегда. Если бы я смогла войти, я знаю, все было бы бесповоротно. Или он, не слушая меня, все время бы произносил: "Моя су- дарыня, дочь Офелия! "- как он это каждый раз делает, когда меня видит; или он бы меня понял и... и сошел бы с ума!

Видишь, мальчик мой, поэтому не нужно мне помогать! Смею ли я разбить вдребезги то единственное, на что он надеет- ся? Разве это будет не моя вина, если его бедная душа окончательно пог- рузится в вечную ночь? Нет, мне остается одно: стать тем, ра- ди чего он мучался дни и ночи - сверкающей звездой в его гла- зах! В глазах же моей собственной души - духовной блудницей!

Не плачь, мой милый, хороший мальчик! Не надо плакать! Я тебе сделала больно? Иди сюда! Ну, будь умницей! Разве ты бы любил меня больше, если бы я думала иначе? Я тебя напугала, мой бедный Христиан? Смотри, может быть, не так уж все и пло- хо, как я описала! Может, я слишком сентиментальна и вижу все в искаженном и преувеличенном свете. Когда целыми днями нап- ролет человек должен беспрерывно декламировать монолог Офе- лии, от этого остается сильный осадок. В этом жалком искусс- тве комедиантов есть нечто порочное, что разлагает и убивает душу.