Густав Майринк - Белый Доминик

Сегодня я знаю, что душа человека изначально является всезнающей и всемогущей; единственное, что человек может сде- лать сам, - это устранить все препятствия, которые встают на ее пути к совершенству...

Это все, что лежит в сфере его возможностей! Глубочайшая тайна всех тайн, таинственнейшая загадка всех загадок - это алхимическое превращение формы.

Я говорю это для тебя - того, кто предоставил мне свою руку, и я делаю это в благодарность за то, что ты поможешь мне написать все это!

Таинственный путь нового рождения в Духе, о котором гово- рит Библия, это путь превращения тела, а не превращения Духа.

Когда создается форма, это означает, что Дух проявляет себя. Он постоянно высекает и созидает себя в форме, исполь- зуя судьбу как свой инструмент. И чем грубее и несовершеннее форма, тем грубее и несовершеннее откровение в ней Духа; чем она податливее и тоньше, тем разнообразнее Дух проявляет себя сквозь нее.

Тот, кто превращает все формы и одухотворяет все члены - это Единый Бог, который есть Дух; и поэтому глубинный внут- ренний прачеловек обращает свою молитву не вовне, но к своей собственной форме, поклоняясь по порядку всем ее членам: ведь внутри каждого из них тайно живет уникально проявленный образ божества.

Превращение формы, о котором я говорю, становится видимым телесными очами, когда алхимический процесс трансмутации дос- тигнет своего конца. Начинается же это превращение формы тай- но и невидимо: в магнетических потоках, которые определяют деятельность позвоночника в телесной системе человека. Внача- ле изменяется форма мыслей человека, его наклонности и жела- ния, потом меняются поступки и вместе с ними трансформируется сама форма, пока она сама не станет телом воскресения, о ко- тором говорится в Евангелии.

Похоже, что ледяная статуя начинает расплавляться, выте- кая изнутри наружу.

Придет время, когда учение Алхимии будет открыто многим. Это учение лежит пока, как омертвевшая груда развалин, и вы- родившийся факиризм Индии - это руины Алхимии.

Под трансмутирующим влиянием духовного первопредка я превратился в автомат с оледеневшими чувствами и оставался им вплоть до дня "расплавления моего трупа".

Если ты хочешь понять мое тогдашнее состояние, ты должен представить себе безжизненную голубятню в которую залетают и из которой вылетают птицы: она же остается ко всему безучаст- ной. И ты не должен более измерять меня человеческой меркой, меркой, которая годится для людей, либо для подобных им.

X

СКАМЕЙКА В САДУ

По городу прошел слух, что точильщик Мутшелькнаус сошел с ума. Выражение лица фрау Аглаи печально. Рано утром с ма- ленькой корзинкой она идет на рынок делать покупки, потому что ее служанка ушла от них. День ото дня платье ее становится все грязнее и неухоженнее; каблуки ее туфлей стерлись. Как чело- век, который от тяжести забот не может более отличить внутрен- нее от внешнего, останавливается она иногда на улице и разговаривает сама с собой вполголоса.

Когда я ее встречаю, она отводит глаза. Или, может, она более не узнает меня?

Людям, которые спрашивают о ее дочери, она говорит корот- ко и ворчливо: "Она в Америке".

Прошли лето, осень и зима, а я еще ни разу не видел то- чильщика. Я больше не знаю, прошли ли с этого времени го- ды, или время застыло, или одна-единственная зима кажется мне бесконечно долгой... Я чувствую только: видимо, это снова весна, по- тому что воздух стал тяжелым от запаха акации, после грозы все дороги усыпаны цве- тами, а девушки одевают белые платья и заплетают в волосы цве- ты.

В воздухе слышится пение.

Над набережной свисают ветви шиповника, сползая в воду, и поток, играя, несет нежную бледно-розовую пену их лепестков, от порога к порогу, туда, к опорам моста, где река так укра- шает ими подгнившие столбы, что кажется, будто они начали но- вую жизнь.

В саду, на лужайке перед скамейкой трава сверкает, как изумруд. Часто, когда я прихожу туда, я вижу повсюду незначительные перемены: как будто кто-то побывал там до меня. Иногда на скамейке лежат маленькие камешки в форме креста или круга, как будто с ними играл какой-то ребенок, иногда там бывают рассыпаны цветы.

Однажды, когда я переходил улочку, навстречу мне из сада вышел точильщик, и я догадался, что это, должно быть, он при- ходит сюда, к скамейке, когда меня нет.

Я поздаровался с ним, но, казалось, он не заметил меня, даже когда его рука встретилась с моей.

Он смотрел рассеянно перед собой с радостной улыбкой на лице. Вскоре случилось так, что мы часто стали встречать- ся в саду. Он молча садился около меня и начинал своей палкой выводить на белом песке имя Офелии.

Так мы сидели подолгу, и я раздумывал обо всем этом. По- том однажды он начал тихо бормотать что-то. Казалось, он го- ворил с самим собой или с кем-то невидимым; постепенно его слова становились отчетливее:

- Я рад, что только ты и я приходим сюда! Это хорошо, что никто не знает про эту скамейку!

Я удивленно прислушивался. Он называет меня на "ты"? Мо- жет, он принимает меня за кого-то другого? Или разум его помутился?

Быть может, он забыл с каким неестествнным подобострастием относился он ко мне раньше?

Что он хотел сказать словами: "Хорошо, что никто не знает об этой скамейке"?

Внезапно я так отчетливо почувствовал близость Офелии, как будто она подошла к нам вплотную.

Старик тоже ощутил нечто и быстро поднял голову. - Луч счастья заиграл на его лице.

- Ты знаешь, она всегда здесь! Отсюда она провожает меня немного до дома, а затем возвращается назад, - бормотал он. - Она мне сказала, что здесь она ждет тебя. Она сказала, что она тебя любит!

Он дружелюбно положил мне ладонь на руку, посмотрел мне в глаза счастливым долгим взглядом и тихо договорил: - Я рад, что она любит тебя!

Я не сразу нашелся, что ответить. Запинаясь, я наконец выдавил: - Но ведь ваша дочь... она... она же... в Амери- ке? Старик наклоняется к моему уху и шепчет таинственно:

- Тс! Нет! Моя жена и другие люди так считают. Но она умерла! И об этом знаем только мы двое: Ты и я! Она сказала мне, что ты тоже об этом знаешь! Даже господин Парис не знает об этом. - Он видит мое удивление, наклоняется и старательно повторяет:

- Да, она умерла! Но она не мертва. Сын Божий, Белый Домини- канец, сжалился над нами и позволил ей быть рядом с нами!

Я понимаю, что странное душевное состояние, которое в старину называли "священным безумием", овладело стариком. Он стал ребенком, он играет с камешками, как дитя, он говорит простые и ясные слова, но его сознание стало ясновидящим.

- Но как случилось, что Вы узнали об этом? - спрашиваю я.

- Однажды ночью я работал на сверлильном станке, - расс- казывает он, тут водяное колесо вдруг остановилось, и я больше не мог заставить его двигаться. Потом я заснул за сто- лом. Во сне я увидел мою Офелию. Она сказала: "Папа, я не хо- чу, чтобы ты работал. Я мертва. Река не хочет больше вращать колесо, и я буду вынуждена делать это за нее, если ты не перестанешь трудиться. Пожалуйста, перестань! Иначе я буду всегда там, в реке, и не смогу прийти к тебе". Когда я прос- нулся, я сразу же, еще ночью, побежал в церковь Богородицы. Была темень и мертвая тишина. Но в церкви звучал орган. Я по- думал, что церковь должна быть заперта, и туда не удасться войти. Но решил, что, если буду сомневаться, я действитель- но не смогу войти туда, и я перестал сомневаться.