Густав Майринк - Белый Доминик

- А о нем не беспокойся, - швея направила свой взгляд на безучастно смотрящего прямо перед собой точильщика, - о нем и об ему подобных. Никто из тех, кто на словах утверждают, что движутся в бездну, на самом деле не делает этого. "

Остаток ночи я провел на скамейке в саду, пока не взошло солнце. Я был счастлив сознанием того, что здесь, у моих ног, спит только форма моей любимой. Сама же она бодрствует, оста- ваясь неразрывно связанной со со мной, как и мое сердце.

Заря показалась на горизонте, ночные облака свисали с не- ба, как тяжелые черные шторы, до самой земли. Оранжево-желтые и фиолетовые пятна образовали гигантское лицо, чьи застывшие черты напоминали мне голову Медузы. Лицо парило неподвижно, как бы подстерегая солнце, желая уничтожить его. Вся картина напоминала адский носовой платок с вышитым на нем ликом Сата- ны.

Прежде, чем взошло солнце, я как приветственный знак от- ломил для него ветку акации и воткнул ее в землю, чтобы она проросла и когда-нибудь сама стала деревом. При этом у меня было чувство, что я как-то обогатил мир жизни.

Еще до того, как появилось само великое светило, первые предвестники его сияния поглотили голову Медузы. И такие грозные и темные прежде облака превратились в необозримое стадо белых агнцев, плывущих по залитому лучами небу.

XII

"ЕМУ ДОЛЖНО РАСТИ, А МНЕ УМАЛЯТЬСЯ"

"Ему должно расти, а мне умаляться"... С этими словами Иоанна Крестителя на устах я проснулся однажды утром. Слова эти были девизом моей жизни с того самого дня, когда мой язык впервые произнес их, и до того дня, когда мне исполнилось тридцать два года.

"Он стал странным человеком, как и его дед, - слышал я, как шептали старики, когда я сталкивался с ними в городе. - Из месяца в месяц его дела все хуже и хуже. "

"Он стал бездельником и зря растрачивает дни, отпущенные Господом! ворчали самые озабоченные. - Видел ли кто-ни- будь, как он работает? "

Позднее, когда я уже стал взрослым мужчиной, слухи прев- ратились в устойчивое мнение: "У него недобрый взгляд, избе- гайте его. Его глаз приносит несчастье! " И старухи на Рыноч- ной площади протягивали мне "вилы" - широко расставленные указательный и средний пальцы - чтобы защититься от колдовс- тва, или крестились.

Затем стали говорить, что я - вампир, лишь с виду похожий на живое существо, который высасывает кровь у детей во время сна; и если на шее грудного ребенка находили две красные точ- ки, то поговаривали, что это следы моих зубов. Другие, якобы, видели меня во сне полуволком-получеловеком и с криком убега- ли, когда замечали меня на улице. Место в саду, где я любил сидеть, считалось заколдованным, и никто не отваживался хо- дить по нашему узкому проходу.

Некоторые странные события придали всем этим слухам види- мость истины.

Однажды поздним вечером из дома горбатой швеи выбежала большая лохматая собака хищного вида, которую никто раньше не встречал, и дети на улице кричали: "Оборотень! Оборотень! "

Какой-то мужчина ударил ее топором по голове и убил. Поч- ти в то же самое время мне повредил голову упавший с крыши камень, и когда на другой день меня увидели с повязкой на лбу, посчитали, что я участвовал в том ночном кошмаре, и раны оборотня превратилась в мои.

Затем случилось так, что какой-то окрестный бродяга, ко- торого считали душевнобольным, среди бела дня на Рыночной площади поднял в ужасе руки, когда я появился из-за угла, и с искаженным лицом, как если бы узрел дьявола, упал замертво на мостовую.

В другой раз по улице жандарм тащил какого-то человека, который все вырывался и причитал: "Как я мог кого-то убить? Я целый день проспал в сарае! "

Я случайно проходил мимо. Как только этот человек меня заметил, он бросился ниц, показывая на меня и крича: "Отпусти- те меня, вот же он идет! Он снова ожил! "

"Все они видят в тебе голову Медузы, - пришла мне однажды в голову мысль, потому что подобные вещи случались уж слишком часто. - Она живет в тебе. Кто ее видит, тот умирает. Кто только предчувствует - приходит в ужас. Ведь ты видел в зрач- ках призрака то, что приносит смерть и что живет в каждом че- ловеке. И в тебе тоже. Смерть живет у людей внутри, и поэтому они не видят ее. Они - не носители Христа, не "христофоры". Они - носители смерти. Смерть разъедает их изнутри, как червь. Тот, кто вскрыл ее в себе, подобно тебе, тот может ее видеть. Для него она становится пред-метом, то есть чем-то находящимся "перед" ним".

И действительно, земля год от года становилась для меня все более и более сумрачной долиной смерти. Куда бы я ни бро- сил взгляд, повсюду - в форме, слове, звуке, жесте - чувство- вал я присутствие страшной госпожи мира: Медузы с прекрасным, но одновременно ужасным ликом.

"Земная жизнь - это постоянное мучительное рождение все заново возникающей смерти". - Это ощущение не покидало меня ни днем, ни ночью. "Жизнь необходима лишь как откровение смерти. " Эта мысль переворачивала во мне все обычные челове- ческие чувства.

Желание жить представлялась мне кражей, воровством по отношению к моей сущности, а невозможность умереть представля- лась гипнотическими узами Медузы, которая, казалось, говори- ла: "Я хочу, чтобы ты оставался вором, грабителем и убийцей, и так и скитался по земле".

Слова Евангелия: "Кто возлюбит свою душу, тот потеряет ее, кто возненавидит ее - тот сохранит, "- стали выступать из тем- ноты, как лучезарный поток света. Я понял их смысл. То, что должно расти - это мой Первопредок. Я же должен умаляться!

Когда тот бродяга упал на Рыночной площади, и его лицо начало зыстывать, я стоял в окружавшей его толпе, и у меня было жуткое чувство, будто его жизненная сила, как дуновение, входит в мое тело.

Как будто на самом деле я был вампирическим вурдалаком, с таким сознанием вины я выскользнул тогда из толпы, унося с собой отвратительное чувство - моя жизнь держится в теле только за счет того, что она ворует у других. А тело - лишь блуждающий труп, который обманул могилу, и тому, чтобы я на- чал заживо гнить, подобно Лазарю, препятствует только отчуж- денный холод моего сердца и моих ощущений.

Шли годы. Но я замечал это лишь по тому, как седели воло- сы моего отца, а сам он дряхлел.

Чтобы не давать пищи суеверным страхам горожан, я все ре- же и реже выходил из дома, пока, наконец, ни пришло время, когда я втечение целого года оставался дома и даже ни разу не спускался к скамейке в саду.

Я мысленно перенес ее в свою комнату, сидел на ней часа- ми, и при этом близость Офелии пронизывала меня. Это были те редкостные часы, когда царство смерти было не властно надо мной.

Мой отец стал странно молчалив. Часто в течение недель мы не обменивались с ним ни единым словом, за исключением утрен- них приветствий и вечерних прощаний.

Мы почти совсем отвыкли от разговоров, но казалось, что мысль нашла новые пути для коммуникации. Каждый из нас всегда угадывал, что нужно другому. Так однажды я протянул ему необ- ходимый предмет, о котором он ничего не говорил вслух. В дру- гой раз он принес мне книгу из шкафа, перелистал и протянул мне ее, открыв именно на тех словах, которые внутренне зани- мали меня в данный момент.