Джеймс Макферсон - Поэмы Оссиана

С лица светилу дня ты был тогда подобен

Иль в молчаливу ночь задумчивой луне;

И вся душа твоя сияла в тишине,

Как светла озера струи во время нощи,

Когда почили сном и ветр, и степь, и рощи.

Морар! и твой навек уже закрылся взор;

Как глыба снежная, отломок вешних гор,

Ты пал: безвестный рок! сколь ты ко всем неверен!

Теперь лишь три шага, и ты, Морар, измерен.

Обросший камень мхом, без листьев древний дуб

Одни явят векам, что здесь зарыт твой труп;

И не придет никто усердия слезами

Почтить его, и гроб усеять твой цветами;

Уже и мать твою в могилу отнесли,

И дщерь Моргланова исчезла от земли.

Но кто же старец сей, покрытый сединою,

Согбенный над жезлом, трепещущей ногою

Печально к нам идет? отец твой, о Морар!

Тобой он жил, в тебе небесный видел дар,

Тобой хвалился, знав, что на войне кровавой

Ты первый юноша и силою и славой;

А ныне слезную узнал он смерть твою.

Несчастный! орыдай потерю в нем свою;

Но ах! твой сын уже рыдания не внемлет;

В могиле, смертным сном окованный, он дремлет.

О если б отчий глас усопшего воззвал!

Но нет, он в прахе скрыт и сам уж прахом стал.

Когда же солнца луч во мрачный гроб прольется?

Когда твой крепкий сон, о юноша, прервется?

Прости навеки, муж крепчайший из мужей!

Не знавший ужаса средь битвенных полей.

Оружием твоим леса не озарятся,

Ни чада именем отца не возгордятся:

Нет сына у тебя, погиб с тобой твой род;

Но подвиги твои уведает народ,

Им в похвалу Альпин возвысит песни громки,

И будут им внимать позднейшие потомки.

Так воспевал Альпин, и песней мрачных глас

Помалу разливал уныние меж нас;

Но боле всех Армии печалию смутился:

Вид сына мертвого очам его явился,

Который яко крин косой ссеченный пал,

И в утешенье так Кармор ему вещал:

Армин! почто вздыхать? иль бардов песнь уныла

Сердечных раны бед глубокие раскрыла?

Поверь, целебный глас искусного певца

Утешну сладость льет в растерзанны сердца;

Так свежая роса, с реки поднявшись летом,

Туманом стелется в долине пред рассветом

И влагой теплою питает жадный злак,

Доколе солнце, встав, разгонит пар и мрак.

Престань же сетовать, о Гормы вождь почтенный!

Армин

Кармор! когда, навек печалью сокрушенный,

Не осушаю слез средь ночи ни средь дня,

Какой чудесный бард утешит уж меня?

Ни сына ты, Кармор, ни дщери не лишался,

И сирым в старости, как я, не оставался.

О Давра! мрачен одр, на коем ты лежишь;

О дочь моя! глубок тот сон, которым спишь.

Когда проснешься ты и в песнях мне приятных

Напомнишь радость дней Армину невозвратных?

Когда среди ночной безмолвной тишины,

На сребряном луче задумчивой луны

В окно к родителю с улыбкою заглянешь?

О! в вечных по тебе слезах меня застанешь.

Дхни, ветер! лейся, дождь! бей с шумом в брег, волна!

Катись меж черных туч, кровавая луна!

Я вспомню страшну ночь, когда погибли чада:

Убит был Ариндаль, мой сын, моя отрада,

И смертью медленной дшерь Давра умерла.

О дочь несчастная! прекрасна ты была,

Звездою утренней блистал твой взор веселый,

Ты груди белизной снег помрачала белый,

И голос слаще был дыханья ветерка.

О сын мой! крепкая в сражениях рука!

Как туча знойная, висяща над горою,

Чело твое врагам казалося грозою,

Как молния, в боях оружьем ты сверкал.

Муж доблестный, Армар, пришел ко мне в то время;

Он дочери моей любовь к себе снискал,

И радовался я, что здесь Армина племя

Навек останется, и браком сочетал.

Но мщением пылал дух злобного Эрата;

Рукой Армаровой в бою лишася брата,

Он вслед за ним пришел и, злобою горя,

Прибегнул к хитрости: одежду рыбаря

Накинув и главу посыпав сединою,

Пред Даврою предстал вечернею порою.

"Армина дщерь, - он рек, - прекрасная из жен!

Армар прислал меня; он ловлей утомлен.

Ты видишь ли скалу, биемую волнами,

И дерево на ней с румяными плодами?

Там Давру милую он с нетерпеньем ждет.

Пойдем, мой челн тебя чрез море пренесет".

И легковерная словам его внимает,

Идет; к пустой скале он с нею приплывает;

На брег сошла она, Армара кличет там,

Но гул пещер один ответствует словам;

Бежит обратно в челн, и нет его: со смехом

Эрат уже отплыл, гордясь коварств успехом.

Тогда что силы есть несчастная зовет,

Да брат или отец на помощь к ней придет,

И громкий вопль ее до берега раздался.

В то время Ариндаль с ловитвы возвращался:

Лук вместо посоха разрывчатый в руках,

Стрелами полный тул звучит на раменах,

Пять черных с лаем псов вослед ему бежали.

Узрел его Эрат, и члены задрожали.

Напрасно скрыться мнишь от глаз его злодей

И жалостью склонить и хитростью речей;

Он узами его ко древу прикрепляет

И, в челн скочив, к сестре бег быстрый направляет.

Но вдруг бежит Армар; обманут ночи тьмой,

Он в Ариндале зрит Эрата пред собой;

Отмщеньем на врага душа его пылает,

Пустил стрелу, она в цель прямо достигает:

Злодея жребий ты, о сын мой, претерпел,

На камень пал, вздрогнул, и дух твой излечил.

Дочь! помню я тебя в печали беспредельной

Над телом братниным, над раною смертельной,

Из коей, как ручей, кровь быстрая текла.

Помчался легкий челн по волнам без весла.

Армар стремится вплавь, решившись иль погибнуть,

Иль к Давре на скалу с спасением достигнуть;

Вдруг вихрь порывистый от берега подул,

И бедственный пловец в пучине утонул.

На камени одна, окружена волнами,

Стенала дочь моя и с горькими слезами

Родителя звала ей помощь принести.

Несчастный! я ничем не мог ее спасти.

Всю ночь, всю долгу ночь, я на брегу скитался.

Свет бледныя луны сквозь тучи прорывался,

Страданья Давры слух терзали мой и взор;

Но буря выла, дождь бил с шумом в ребра гор,

И прежде чем восток денница озлатила,

Ее все силы скорбь и нужда истощила;

Помалу ослабев, замолк стенящий глас,

И жизни горестной луч медленно угас.

Она оставила несчастного Армина;

Лишился вдруг всего я: дочери и сына;

Он был защитою и крепостью моей,

Она отрадою моих преклонных дней.

С ужасной ночи той, всегда, как мрачны бури

Оберутся наверху погибельной скалы,

Как тучи частые несутся по лазури

И вихри воющи вьют шумные валы,

Сажусь я у моря и на утес взираю,

Стенаньям жалобным детей моих внимаю,

Их тени бледные летают предо мной:

Они беседуют печально меж собой.

Лишь мне несчастному они не отвечают,

И чуть послышится им голос их отца,

Безмолвны, прочь летят и взоры отвращают...

И горести моей нет меры ни конца.

Так Сельмы во стенах глас бардов раздавался.

Фингал согласьем арф и песней любовался;