Генрих Манн - Бедные (Империя - 2)

- Вы уволены! - ревел директор вслед рабочему. - Вы и вся ваша семейка!

- Вся ваша семейка! - глухим эхом отозвался Крафт.

И все, словно сорвавшись с цепи, тоже закричали:

- Вот каковы эти люди!

- А все от безбожия! - кричала Густа.

Раздался громовый удар - это генеральский кулак опустился на железный стол; Крафт тоже грохнул чем-то; Анклам забилась в истерике.

- Я разнесу этих бунтовщиков! - вопил Горст; отец его уже потерял от крика голос. Клоцше тоже верещал, стараясь произвести впечатление на Гретхен, которая визжала, не помня себя:

- Она кокоткой хочет стать! Кокоткой!..

Четверо малышей - Вольфдитер, Ральф, Бернгард и Фрицгейнц, отвлеченные шумом взрослых от игры, тоже сбежались на террасу; они дудели в трубу, кричали "му!" и кукарекали, а двухлетний Вольфдитер свистящим голоском без устали выкрикивал:

- Свинья паршивая!

- Вот каковы эти люди! - Густа, перегнувшись через перила лестницы, в пылу негодования грозила беглецам толстым пальцем в сверкающих кольцах: Они нас по миру пустить хотят! - И, потеряв равновесие, вцепилась в ожерелье, висевшее на Анклам. Ожерелье рассыпалось. Два лакея бросились подбирать жемчужины. Анклам, позабыв про свою истерику, следила за тем, чтобы они ни одной не прикарманили. Но когда весь жемчуг опять оказался у нее, истерика возобновилась.

Все эти люди с искаженными лицами и глазам а убийц стояли, перегнувшись через перила, по примеру почтенной хозяйки, и ревели, как звери, - дамы, мужчины, дети, лакеи, готовые наброситься на отступающего врага - насильника и экспроприатора. Гром и рев! В этой битве за свою собственность и свои привилегии они, чуть не теряя сознание от ярости, не находили иного способа выразить свои чувства... И только Гретхен удалось разрядить грозовую атмосферу. Она вдруг перестала браниться и запела "Птичку". Вытянув тощую шею и чувствуя, что она сейчас упадет, девушка пела на весь дом: "Прилетела птичка..."{568}

Только очутившись за оградой виллы, бедные оглянулись: богачи все еще стояли в воинственных позах или метались по террасе. Лени показала им язык. В густеющих вечерних сумерках еще раз мелькнула перед ними озаренная закатом солнца вилла и вьющиеся розы, которые покачивались на ветру.

Они пошли прочь.

- Ну и задал же ты им, - сказала Лени. - Да и я тоже. Ты видел меня? Она лихорадочно рассмеялась. - Это было самым прекрасным из того, что случилось в этот день. - Лени даже захлопала в ладоши. - Стоило пережить такое хоть раз, даже если тебя выбросят вон.

Они долго шли в пыли, окутанные багровой дымкой, и все нерешительнее замедляли шаг. Наконец Лени сказала:

- Ты молчишь. Как ты устал! А я-то...

Приподняв до колен узкую шелковую юбку и повиснув на его руке, она едва плелась.

- Дай я понесу тебя, - предложил брат.

- Кажется, вокруг всего света плясала я сегодня... - пролепетала она, когда он поднял ее на руки. Издали донесся шум, провыл клаксон, и мимо них промчалась машина, которая перед тем доставила их на виллу. Она быстро исчезла в облаке пыли. Было ли это на самом деле, или только почудилось им?

А среди пыли брел рабочий Бальрих и нес сестру, отяжелевшие руки которой обвили его шею. Засыпая, она шептала брату:

- Карл, родной мой, ничто не спасет нас! Нам все равно погибать.

Праздник в Гаузенфельде продолжался уже при огнях. По пустынным лестницам их корпуса Бальрих незаметно пронес Лени и за перегородкой опустил ее на кровать. Она вздохнула во сне. Он не решался снять туфли с ее ног, плясавших сегодня "вокруг всего света". Но на их запыленной коже остался след его губ.

В дверях стояла Тильда, как всегда, она кралась за ним, как всегда, молилась за него. В ушах же Бальриха еще звучали слова сестры: "Нам все равно погибать", и он обнял Тильду.

- Разве ты еще любишь меня? - спросила Тильда.

- Да, конечно.

И они вышли в ночь. Из-за туч пробился мягкий свет луны.

VI

НЕ УХОДИ!

Что делать? Считать себя уволенным? Едва ли! Пусть даже Геслинг решил вычеркнуть из памяти письмо отца и плюнуть на все угрозы, - остаются же еще рабочие. "А они не за хозяина, они за меня. И то, что я им обещаю, этого он дать не может".

Только наутро Бальрих, наконец, успокоился и хотел было приняться за работу, но тут в дверях показался адвокат Бук. Бальрих даже не встал.

- Я вижу, вы удивлены, - сказал Бук и сел на кровать. - Напрасно вы удивляетесь. Я всегда говорил вам, что не рожден быть мучеником.

Он сидел развалившись, с развязностью старого бонвивана. Бальрих держался натянуто.

- Ваш образ действий мне претит, - сказал он.

Бук мягко возразил:

- Но вы знаете о нем только с моих слов.

- Что толку - знать! Вы должны стать лучше! - сказал рабочий, а у гостя вдруг пропала охота улыбаться. Потупив глаза, он вполголоса проговорил:

- Я хотел посоветовать вам немедленно уехать отсюда, и со всей вашей родней.

- Благодарю за совет. Я сам все обдумал. Что он может сделать со мной? Стачка ему обеспечена, если не кое-что похуже.

Бук покачал головой, но как-то с опаской, будто за ним подглядывали.

- Геслинг что-то задумал, - сказал он вполголоса, посматривая на дверь, - он сумеет одурачить рабочих, хотя бы на ближайшее время. Но ваш час еще пробьет. И даже очень скоро. Стоит рабочим пронюхать о той пакости, которую он готовит, А пока вам остается только стратегическое отступление.

Бальрих, насупившись, долго рассматривал гостя.

- А кто мне поручится, - сказал он, наконец, и многозначительно промолчал, - что не директор подослал вас ко мне?

Бук опустил глаза, некоторое время созерцая свои колени, потом вздохнул и поднялся.

- Ну, раз так, ничего не поделаешь. - И направился к выходу.

Однако Бальрих вернул его.

- Нет, я не считаю вас способным на это. - И резко добавил: - Значит, я должен убраться сам, покуда меня не выгнали?

- И со всей вашей родней, - добавил Бук. - Геслинг уже вчера потребовал, чтобы ему назвали всех ваших родственников, ваших двух братьев, обеих сестер, зятя с семьей и стариков - Динкля и Геллерта. Исключение сделано только для родных вашего свояка.

- Для Польстеров? Верно, ради инспектора Зальцмана, с которым она сейчас путается?

- Вот видите, как награждается добродетель, - заметил Бук, впадая в шутливый тон, но тут же сказал серьезно: - Всем вам надо жить, а это будет трудновато, особенно если вы будете учиться. На меня вы, к сожалению, уже не сможете рассчитывать.

- Я далек от этого, - пробормотал Бальрих.

Бук не преминул тут же заявить, что отныне будет лишен возможности тайком от Геслинга помогать ему.

- Ведь моя трусость вам известна, - насмешливо сказал адвокат и удалился.

Бальрих подумал: "Ему, верно, и в голову не пришло, что его могли здесь увидеть". Затем разбудил младших братьев: пусть собираются; потом отправился к Динклям: