Габриэль Маркес - Известие о похищении

- Что будем делать, когда он кончится совсем? - спросила она Маруху.

- Попросим - привезут еще, - невозмутимо ответила Маруха и добавила с еще большим безразличием: - А может нет - там будет видно...

- Прекрати разговаривать со мной в таком тоне! - закричала Беатрис с неожиданной злостью. - Я оказалась здесь из-за тебя!

Вспышка была неизбежна. Наружу выплеснулось все, что накопилось за долгие часы страданий и ночных кошмаров. Удивительно, что это не случилось раньше и в более резкой форме. Беатрис дошла до последней черты, у нее не осталось сил сдерживать злость и терпеть лишения. Это было наименьшее зло из того, что рано или поздно должно было случиться: безобидная, неосторожная фраза вызвала ярость, долгое время подавляемую страхом. Впрочем, охранники думали иначе и, опасаясь серьезной ссоры, пригрозили запереть Беатрис и Маруху в разных комнатах.

Угроза отрезвила: обе узницы все еще боялись стать жертвами сексуальной агрессии. Они верили, что пока все вместе, охранники вряд ли решатся на насилие, но расселение очень пугало. Охранники, правда, всегда дежурили парами, не слишком ладили между собой и, возможно, следили друг за другом, чтобы не допустить нарушений внутреннего распорядка и избежать серьезных инцидентов с пленницами.

Тем не менее нравы охранников порождали нездоровую атмосферу в комнате. В декабре дежурные принесли видеомагнитофон и стали крутить фильмы, полные эротики, а порой и порнографии. В комнате царило неприкрытое напряжение. Хуже всего, что, пользуясь туалетом, пленницам приходилось оставлять дверь полуоткрытой, и они не раз замечали, как охранник подсматривает. Один, который упорно придерживал дверь рукой, чтобы она не закрылась, чуть не остался без пальцев, когда Беатрис умышленно резко ее захлопнула. Еще один непристойный спектакль начинался во время дежурства двух гомосексуалистов из нового отряда, которые с неизменным возбуждением демонстрировали свои порочные ужимки. Обстановку усугубляло и повышенное внимание Золотушного к малейшему жесту Беатрис, подаренный им лосьон и неуместное замечание майордомо. Гнетущую атмосферу плена довершали рассказы охранников об изнасиловании незнакомых женщин, свидетельствовавшие об извращенном отношении к эротике и склонности к садизму.

По настоянию Марухи и Марины 12 января около полуночи майордомо привез Беатрис врача. Это был хорошо одетый и воспитанный молодой человек в маске из желтого шелка, гармонировавшей с его внешностью. В его огромной сумке-бауле из тонкой кожи лежали фонендоскоп, прибор для измерения давления, аккумуляторный электрокардиограф, портативная лаборатория для домашних анализов и другие предметы экстренной помощи. Он тщательно обследовал не только Беатрис, но и остальных пленниц, сделав в своей портативной лаборатории экспресс-анализы мочи и крови.

Осматривая Маруху, врач прошептал ей на ухо: "Мне очень стыдно, что я вынужден делать это в таких условиях. Признаюсь, меня заставили. Я был другом и горячим поклонником Луиса Карлоса Галана, голосовал за него. Вы не заслуживаете таких страданий, постарайтесь выдержать. Вам нужен полный покой". Маруха оценила совет, но не могла не удивиться эластичной морали доктора. Свое признание он слово в слово повторил и Беатрис.

Обеим узницам врач поставил диагноз - глубокий стресс с начальной стадией дистрофии - и велел усилить и сбалансировать питание. Обнаружив у Марухи проблемы с пищеварением и легочную инфекцию, он на всякий случай прописал ей лечение на основе вазатона, мочегонное и успокоительные таблетки. Беатрис врач выписал слабительное, чтобы успокоить язву желудка. Марине, которая проходила обследование раньше, врач лишь посоветовал более внимательно относиться к своему здоровью, заметив, что она не слишком прислушивается к его советам. Всем трем предписывались прогулки быстрым шагом не менее часа в день.

С того дня каждой пленнице выдавали коробочку с двадцатью успокоительными таблетками, которые они должны были принимать по одной трижды в день - утром, днем и вечером. В крайнем случае вместо таблетки можно было выпить сильнодействующее снотворное, позволявшее не думать об ужасах плена. Четверти таблетки хватало, чтобы впасть в забытье, не досчитав и до четырех.

Теперь около часа ночи пленниц выводили на прогулку по темному двору под бдительным оком охранников, под дулами автоматов, снятых с предохранителей. После первого же круга у пленниц закружилась голова, Марухе даже пришлось держаться за стену, чтобы не упасть. Но постепенно с помощью охранников и иногда Дамарис они привыкли. Через две недели Маруха уже отсчитывала быстрым шагом тысячу кругов - почти два километра. Настроение пленниц и атмосфера в комнате улучшились.

Кроме комнаты, двор стал единственным местом в доме, которое знали заложницы. Несмотря на то, что прогулки проходили в потемках, светлыми ночами им удавалось разглядеть огромную полуразрушенную мойку, развешенное на веревках белье, кучу сломанных ящиков и ненужной утвари. Над навесом мойки виднелся второй этаж и единственное запертое окно с пыльными стеклами, оклеенными старой газетой. Пленницы догадались, что именно там спят свободные от дежурства охранники. Одна дверь со двора вела на кухню, вторая - в комнату заложниц; была еще калитка, сбитая из старых досок, не доходивших до земли. Врата в мир. Позже женщины узнали, что эти "врата" ведут в тихий скотный дворик, где пасутся пасхальные овечки и вездесущие куры. Казалось, так просто: открыть калитку и бежать - если бы не немецкая овчарка неподкупного вида. Со временем Марухе как-то удалось с ней подружиться, по крайней мере, собака не лаяла, когда ее пытались погладить.

После освобождения Асусены Диана осталась одна. Она смотрела телевизор, слушала радио, иногда читала газеты, причем с большим интересом, чем раньше, но узнавать новости и не иметь возможности их с кем-нибудь обсудить оказалось хуже, чем вообще ничего не знать. Охранники относились к ней хорошо, даже старались угодить. Но в дневнике она писала: "Не могу и не хочу описывать боль, тревогу и постоянный страх, которые не покидают меня". Причина опасаться за свою жизнь заключалась, прежде всего, в постоянной угрозе нападения полиции. Разговоры об освобождении сводились к назойливой фразе: "Уже скоро". Пугала мысль, что эта тактика бесконечных обещаний продлится до начала работы Конституционной Ассамблеи и принятия конкретных решений по экстрадиции и амнистии. Дон Пачо, который раньше проводил с ней долгие часы, беседуя и рассказывая о новостях, приезжал все реже. Без всяких объяснений ее перестали снабжать газетами. В скудных новостях и даже телесериалах отражался ритм жизни страны, парализованной приближением Нового года.