Габриэль Маркес - Недобрый час

- Что читаете? - спросил падре Анхель.

Полицейский показал ему заглавие:

- "Терри и пираты".

Падре обвел внимательным взглядом три бетонированные камеры без окон, с толстыми стальными решетками вместо дверей. В средней камере спал в одних трусах, раскинувшись в гамаке, второй полицейский; две другие камеры пустовали. Падре Анхель спросил про Сесара Монтеро.

- Он здесь, - полицейский мотнул головой в сторону закрытой двери. - В комнате начальника.

- Могу я с ним поговорить?

- Он изолирован, - сказал полицейский.

Настаивать падре Анхель не стал, а спросил только, как чувствует себя заключенный. Полицейский ответил, что Сесару Монтеро отвели лучшую комнату участка, с хорошим освещением и водопроводом, но уже сутки как он ничего не ест. Он даже не притронулся к пище, которую алькальд заказал для него в гостинице.

- Боится, что в ней отрава, - объяснил полицейский.

- Вам надо было договориться, чтобы ему приносили еду из дому, посоветовал падре.

- Он не хочет, чтобы беспокоили его жену.

- Обо всем этом я поговорю с алькальдом, - пробормотал, словно обращаясь к самому себе, падре и направился в глубину коридора, где помещался кабинет с бронированными стенами.

- Его нет, - сказал полицейский. - Уже два дня сидит дома с зубной болью.

Падре Анхель отправился навестить его. Алькальд лежал, вытянувшись, в гамаке; рядом стоял стул, на котором были кувшин с соленой водой, пакетик болеутоляющих таблеток и пояс с патронташами и револьвером. Опухоль не опала.

Падре Анхель подтащил к гамаку стул.

- Его следует удалить, - сказал он.

Алькальд выплюнул соленую воду в ночной горшок.

- Легко сказать, - простонал он, все еще держа голову над горшком.

Падре Анхель понял его и вполголоса предложил:

- Хотите, поговорю от вашего имени с зубным врачом?

А потом, вдохнув побольше воздуха, набрался смелости и добавил:

- Он отнесется с пониманием.

- Как же! - огрызнулся алькальд. - Разорви его в клочья, он и тогда останется при своем мнении.

Падре Анхель глядел, как он идет к умывальнику. Алькальд открыл кран, подставил распухшую щеку под струю прохладной воды и с выражением блаженства на лице продержал ее так одну или две секунды, а потом разжевал таблетку болеутоляющего и, набрав в ладони воды из-под крана, плеснул себе в рот.

- Серьезно, - снова предложил падре, - я могу с ним поговорить.

Алькальд раздраженно передернул плечами.

- Делайте что хотите, падре.

Он лег на спину в гамак, заложил руки за голову и, закрыв глаза, часто, зло задышал. Боль стала утихать. Когда он снова открыл глаза, падре Анхель сидел рядом и молча на него смотрел.

- Что привело вас в сию обитель? - спросил алькальд.

- Сесар Монтеро, - без обиняков сказал падре. - Этот человек нуждается в исповеди.

- Он изолирован, - сказал алькальд. - Завтра, после первого же допроса, можете его исповедать. В понедельник нужно его отправить.

- Он уже сорок восемь часов... - начал падре.

- А я с этим зубом - две недели, - оборвал его алькальд.

В комнате, где уже начинали жужжать москиты, было темно. Падре Анхель посмотрел в окно и увидел, что над рекой плывет яркое розовое облако.

- А как его кормят?

Алькальд спрыгнул с гамака и закрыл балконную дверь.

- Я свой долг выполнил, - ответил он. - Он не хочет, чтобы беспокоили его жену, и в то же время не ест пищу из гостиницы.

Он стал опрыскивать комнату инсектицидом. Падре поискал в кармане платок, чтобы прикрыть нос, но вместо платка нащупал смятое письмо.

- Ой! - воскликнул он и начал разглаживать его пальцами.

Алькальд прервал опрыскивание. Падре зажал нос, но это не помогло: он чихнул два раза.

- Чихайте, падре, - сказал ему алькальд. И, улыбнувшись, добавил: - У нас демократия.

Падре Анхель тоже улыбнулся, а потом сказал, показывая запечатанный конверт:

- Забыл отправить.

Он нашел платок в рукаве и, по-прежнему думая о Сесаре Монтеро, высморкал раздраженный инсектицидом нос.

- Как будто его посадили на хлеб и воду, - сказал он.

- Если это ему правится... - отозвался алькальд. - Мы не можем кормить насильно.

- Меня больше всего заботит его совесть, - сказал падре.

Не отнимая платка от носа, он наблюдал за алькальдом, пока тот не закончил опрыскивание.

- Должно быть, она у него нечиста, раз он боится, что его отравят, сказал алькальд и поставил баллон на пол. - Он знает, что Пастора любили все.

- Сесара Монтеро тоже, - сказал падре.

- Но мертв все-таки Пастор.

Падре посмотрел на письмо. Небо багровело.

- Пастор, - прошептал он, - не смог даже исповедаться.

Перед тем как снова лечь в гамак, алькальд включил свет.

- Завтра мне станет лучше, - сказал он. - После допроса можете его исповедать. Это вас устраивает?

Падре был согласен.

- Только чтобы успокоить его совесть, - заверил он.

Величественно поднявшись, он посоветовал алькальду

не увлекаться болеутоляющими таблетками, а алькальд, со своей стороны, напомнил падре, что тот хотел отправить письмо.

- И, падре, - сказал алькальд, - поговорите, пожалуй, с зубодером.

Он посмотрел на священника, уже спускавшегося по лестнице, и, улыбнувшись, добавил:

- Это тоже будет содействовать установлению мира и спокойствия.

Телеграфист, сидя у дверей своей конторы, смотрел, как умирает вечер. Когда падре Анхель отдал ему письмо, он вошел в помещение, послюнявил языком пятнадцатицентавовую марку (авиапочта плюс сбор на строительство) и начал рыться в ящике письменного стола. Когда зажглись уличные фонари, падре положил на деревянный барьер несколько монеток и, не попрощавшись, ушел.

Телеграфист продолжал рыться в ящике. Через минуту ему это надоело, и он написал чернилами на углу конверта: "Марок по пять сентаво нет", а ниже поставил свою подпись и штамп почтового отделения.

Вечером, когда кончилась служба, падре Анхель увидел, что в чаше со святой водой плавает мертвая мышь: Тринидад ставила мышеловки на самом краю чаши. Падре схватил утопленницу за кончик хвоста.

- Может произойти несчастье, и повинна в нем будешь ты, - сказал он Тринидад, раскачивая перед ней мертвую мышь. - Разве ты не знаешь, что некоторые верующие набирают святой воды в бутылки и поят ею заболевших родственников?

- Ну и что тут такого? - спросила она.

- Как что такого? - возмутился падре. - Да то, что больные будут пить святую воду с мышьяком!

Тринидад напомнила падре, что денег на мышьяк он ей еще не давал.

- А это от гипса, - показала она на мышь.

И объяснила, что насыпала в углах церкви гипса; мышь поела его и, мучимая невыносимой жаждой, пошла нить. От воды гипс у нее в желудке затвердел.

- Нет уж, - сказал падре, - лучше ты зайди ко мне, и я дам тебе денег на мышьяк. Я не хочу больше находить дохлых мышей в святой воде.