Габриэль Маркес - Статьи и очерки

Шесть лет молчания и нового исторического опыта налицо в самой атмосфере романа. В то же время не заискивающий взгляд народника и не брезгливый интеллектуала, а зоркий, беспристрастный взгляд художника на народ заставляет нас снова вспомнить то недоброе сознание, которое пронизывает собой ранние повести Гарсиа Маркеса. Но теперь это уже не просто листва, "взбаламученная, буйная - человеческий и вещественный сор", то, что воспринимается как нечто привнесенное и зависящее от обстоятельств. Равнодушие и зло, взаимоотражающиеся и взаимообогащающиеся, оставляют после себя "выжженное пространство душ и умов, развращенной и опустошенной жизни". Это точное определение В. Б. Земскова относится, конечно же, не только к ранним повестям, и не только к "Эрендире", ее, казалось бы, неожиданному финалу, но и к целому пласту в творчестве колумбийского писателя и уж, во всяком случае, пониманию Гарсиа Маркесом того недоброго сознания, которое по разным причинам пустило глубокие корни в дорогом его сердцу Карибском средиземноморье. "История одной смерти, о которой знали заранее" - это, вне всякого сомнения, коллективная исповедь народа, не только не препятствовавшего совершению преступления, но и соборно участвовавшего в нем.

Как ни кощунственно па первый взгляд подобное сопоставление (однако и сам Гарсиа Маркес подсказывает его именем своего героя: Насар - из Насарета), но в романе отчетливо звучат евангельские мотивы. Мотивы искупительности жертвы Сантьяго для народа, живущего в отчуждении, скорее предрассудками, чем нравственными устоями. И писатель настаивает на том, что об искупительной смерти, на этот раз абсолютно ничем не примечательного человека, должно быть возвещано так же, как и о смерти Христа. Будет ли жертва искупительной? Писатель, создавший этот роман-предостережение, вправе надеяться, что да.

В романе "История одной смерти, о которой знали заранее" куда отчетливее, чем раньше, прозвучало предостережение. Сам народ вершит свою судьбу. Только он может стряхнуть пелену отчуждения, растопить недоброе сознание, спасти Макондо от катастрофы, перестать порождать и пестовать диктаторов, не только не участвовать, но и предотвращать убийства. Гарсиа Маркес в этом вопросе безжалостен. Ортегианское "Я - это я и мои обстоятельства" применимо не только к отдельному человеку, но и к судьбам народов. И порочно объяснять все "обстоятельствами".

Рок, преследующий почти всех героев Гарсиа Маркеса - в них самих. Это их неспособность к любви. И здесь же - ключ к творчеству колумбийского прозаика. Причем природа его таланта такова, что примиряющих нот у него до романа "Любовь во время чумы" нет, и не стоит их у него выискивать. Замечательно точно подмечено В. Н. Кутейщиковой и Л. С. Осповатом: "Знаменательно, что в чудесном мире Макондо одна лишь любовь не способна творить чудеса"(*14). Любовь у Гарсиа Маркеса, если и приходит, то либо поздно, либо неразделенная, либо ничего не искупающая. Не спасает исступленная страсть двух последних представителей рода Буэндиа, не останавливает любовь Улисса убегающую Эрендиру, пропитавшуюся отчуждением, как пропитывались потом ее простыни, не отменяет убийства, совершенного по вине их брака без любви, запоздалая любовь Анхелы Викарио и Байярдо Сан Рамона. И все же страсть Анхелы к бросившему ее мужу, за которого ее вынудили выйти замуж, проснувшаяся в ней по прихоти ее сердца и вернувшая его ей через семнадцать лет, убеждает в том, что в творчестве Гарсиа Маркеса возникали новые горизонты, и были не слишком наблюдательны те, кто удивлялся теме новой книги писателя: роман о любви со "счастливым" концом.

На этот раз, в романе "Любовь во времена чумы" (1985), новая встреча мужчины и женщины, не угадавших в молодости своей судьбы, происходит спустя "пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня", когда женщина достигает возраста 72 лет, а мужчина - 76. Однако неверно было бы считать, что Гарсиа Маркес, столь щедрый обычно на предостережения, на этот раз как бы забывает о них, завороженный осенним пиром во время чумы, "несмотря на горький привкус прожитых лет". Рок, преследующий людей, одержимых страстями и причудами, - одна из главных тем мировой литературы. Одновременное безоговорочное осуждение их и едва скрываемое восхищение ими - явственны во всех без исключения литературных мифах, мировых образах и типах. Да, замысел Гарсиа Маркеса, примыкая (при всей парадоксальности возраста его влюбленных) к вечным темам "Тристана и Изольды", "Ромео и Джульетты", "Лейли и Меджнуна", противостоит им, коль скоро нет в нем напряжения между околдованностью испепеляющей страсти и предостережения от разрушительности страстей. Однако писателя не случайно всегда влекли кризисные ситуации, в которые попадает человек. Не случайно он также не уставал повторять, что одна из его любимых книг - "Дневник чумного года" Даниэля Дефо. Чума общества потребления, не только материального, но и политического (без какого бы то ни было деления на классы и режимы), ложные ценности, крах иллюзий относительно "великих привилегий XX века", заставившие забыть "трепетный идеализм и благоговение перед любовью" - так прочитывается этот роман Гарсиа Маркеса и заложенное в него предостережение.

"По-моему, мне удалось написать книгу, наиболее приближенную к той, какую всегда хотелось написать", - признался Гарсиа Маркес в Предисловии к сборнику "Двенадцать странствующих рассказов" (1992). Этой книгой писатель наконец присоединился к хору, давно звучащему в латиноамериканской прозе, многим обязанной европейской культуре. Речь идет не только о притягательности "древних пристаней Европы" для писателей, таких как М. А. Астуриас, А. Карпентьер, X. Кортасар, сам Гарсиа Маркес, которые прожили во Франции, Испании, Италии немало лет и для которых она стала их второй родиной. Речь идет о большем - о своеобразном понимании каждым из них того встречного течения, которое привело к соприкосновению Старый и Новый Свет, определило судьбу Латинской Америки, послужило основой самобытной культуры этого континента и в то же время, по закону бумеранга, забросило латиноамериканцев в Европу. Посвятив все свои предыдущие книги последствиям такой встречи, Гарсиа Маркес наконец решил рассказать "о тех странных вещах, которые случаются с латиноамериканцами в Европе".

Жители Мексики, Бразилии, Антильских островов, Колумбии, Венесуэлы, попадая на время или навсегда в Женеву, Рим, Париж, Барселону, Неаполь, Мадрид, обреченные странничеству, реальному или душевному, все они что-то ищут, чего были лишены от природы либо утратили - там, за океаном, или здесь, в мире, столь непохожем на тот. Согласно Эве Валькарсель, "эти истории с внеевропейскими персонажами, разворачивающиеся на европейском пространстве, с непредсказуемым концом, зиждутся на противостоянии культур, неоспоримо параллельных и абсолютно различных, как абсолютно недостижима та точка, в которой они намереваются встретиться"(*15).