Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

- Я за своего Серого отдал пять фунтов, - перебил Питер, держа кружку в нескольких дюймах ото рта и пристально глядя сквозь нее на стену. - И проскакал на нем двадцать миль в ту ночь...

- Это было седло из Квинсленда, - продолжал Тед, наливая себе пива.

- А коньку моему хоть бы что... - упорствовал Питер.

- Я купил новую подпругу... - не сдавался Тед.

- Даже не вспотел, - произнес Питер, обращаясь к стене.

- Ну, и после этого... - Тед дошел до критического момента своего повествования.

- Заткнитесь вы оба, - сказал Артур, - хозяйка хочет послушать песню.

Питер и Тед посмотрели на Артура, как на назойливого чужака.

- Какого чер... - начал Тед.

- Принц сейчас споет новую песню.

- Давай начинай, - добродушно согласился Питер и, откинувшись назад на своем стуле, уставился в потолок. - Мы слушаем.

Принц запел: - Отчего, скажи, ты плачешь, детка? Папу огорчать тебе не жаль? Отчего теперь смеешься редко? Расскажи, голубка, про свою печаль.

- Ты хороший, папа, - девочка сказала,

В целом мире лучше папы нет.

Только, если любишь, ты мне правду скажешь:

На стене повешен чей портрет?

Все мы внимательно слушали Принца. Даже Питер повернулся, чтобы смотреть на него, и с большим жаром подхватил припев.

В этой темной раме улыбалась мама,

А теперь я вижу - в ней чужая дама.

Улыбалась мама лучше и нежней,

А чужая дама не сравнится с ней.

Когда Принц начал новый куплет, миссис Уилсон тихонько заплакала.

- Дорогая детка, будет новой мамой

Та, что, улыбаясь, смотрит на тебя.

Ты играть с ней будешь, ты ее полюбишь,

Чтоб не огорчать меня.

Артур выпил две кружки пива, пока Принц пел, и, когда он закончил, мрачно заявил мне:

- Человек, который женится второй раз, - сумасшедший.

Я устал и уснул на стуле под звуки песен. Когда Питер разбудил меня, все уже разошлись.

- Пробудись, - сказал он тоном священника, начинающего проповедь. Пробудись и пойдем со мной.

Мы вышли и направились к навесу, где он уже приготовил нам постель.

Я поскорее залез на мешки, но Питер продолжал стоять, держась за столб и покачиваясь. Вдруг он поднял голову и продекламировал в ночь:

Между небом и водой Клоун поравнялся с ней,

И, столкнувшись, загремели наши стремена.

ГЛАВА 29

Отцу хотелось знать все о моей поездке с Питером. Он подробно расспрашивал о людях, с которыми мне довелось встретиться, и о том, разговаривал ли я с ними. Когда мать попыталась выразить слабый протест против такого обилия вопросов, отец заставил ее замолчать словами:

- Я хочу знать, может ли он быть самостоятельным.

Мой восторженный рассказ о выносливости лошадей, о том, как они тащили нагруженные дроги, ни разу не ослабив постромки, доставил ему большое удовольствие.

- Да! Хорошая упряжка, что и говорить, - заметил он. - У Питера недаром лошади породы марло - крепкие, никогда не подведут.

После недолгого молчания он спросил:

- Он давал тебе править?

В ожидании моего ответа отец отвел глаза в сторону, а его руки застыли на столе.

- Да, - сказал я.

Он просиял и кивнул головой, улыбаясь своим мыслям.

- Пара рук - вот что главное, - пробормотал он, думая о своем, - пара умелых рук...

Он знал, как нужны крепкие умелые руки, чтобы править лошадью.

Я живо помнил ощущение лошадиного прикуса на туго натянутых вожжах, ощущение силы, которой лошади, таща свой тяжелый груз, казалось, делились со мной, - эта сила так и вливалась в меня через поводья.

"Когда лошадь напрягается, все твои силы уходят в вожжи", - как-то сказал отец, но я этого не находил.

"Нечего горевать, что ты не можешь ездить верхом, - сказал он, - уметь хорошо править упряжкой - большое дело".

Впервые за несколько лет отец упомянул о том, что верховая езда для меня недоступна. После возвращения из больницы я говорил о верховой езде так, как будто через какие-нибудь несколько недель я уже буду носиться на норовистом скакуне. Отец не любил разговоров на эту тему. Он всегда упорно отмалчивался, когда я просил посадить меня на лошадь, но наконец почувствовал необходимость объясниться начистоту. Он сказал, что я никогда не смогу ездить верхом, - во всяком случае, до тех пор, пока не стану взрослым и не научусь ходить без костылей.

Он положил мне на плечо руку и говорил очень серьезно, как видно придавая большое значение тому, чтобы я его понял как следует:

- Когда едешь верхом, бока лошади сжимаешь ногами. Если переходишь на рысь, то тяжесть тела переносишь на стремена. Парню со здоровыми ногами это нетрудно... У него, разумеется, должно быть чувство равновесия. Он сливается с лошадью как бы в одно целое. Но ты не можешь сжать ногами бока лошади, Алан. С твоими ногами ты можешь добраться куда нужно, но для верховой езды они не годятся. Так что брось думать об этом. Мне хотелось, чтобы ты умел ездить верхом, и маме - тоже. Но, видно, не судьба... Так часто бывает: человеку хочется сделать и то и другое, но он не может. Я хотел бы стать таким, как ты, но не могу, а ты хочешь ездить верхом, как я, но не можешь. Вот нам обоим и не повезло.

Я молча слушал его, но мне не верилось, что это правда. Меня удивило, что он сам верит в свои слова. Всегда он бывал прав, а сейчас он впервые ошибся.

Я твердо решил научиться ездить верхом и даже в ту минуту с удовольствием представлял себе, как счастлив будет отец, когда в один прекрасный день я прогарцую мимо нашего дома на скакуне с круто изогнутой шеей и лошадь будет грызть удила, чувствуя, как твердо я держу поводья.

У одного из ребят в школе был арабский пони, по кличке "Звездочка". Это был белый пони с длинным волнистым хвостом и быстрым ритмичным ходом. У него были сильные, сухощавые ноги, и ступал он по земле, как будто стараясь не обременять ее своим весом.

Я видел в Звездочке верх совершенства. И другие ребята в школе имели своих пони, но тем было далеко до Звездочки. Когда ребята скакали вперегонки - а это бывало часто, - я с удовольствием смотрел, как Звездочка выходила вперед, и восхищался ее резвостью.

Боб Карлтон, хозяин Звездочки, худой, рыжий парнишка, охотно беседовал со мной о своем пони: моя восторженность поощряла его к хвастовству.

- Я на Звездочке кого хочешь обгоню, - говорил он, и я с готовностью соглашался.

Каждый день во время большой перемены он ездил поить Звездочку к водоему у дороги, за четверть мили от школы. Эта обязанность была ему в тягость, так как из-за нее он не мог участвовать в играх на школьном дворе, но его с детства приучили заботиться о своей лошади.

Однажды я предложил Бобу вместо него съездить к водоему на Звездочке, и он охотно согласился.

- Идет, - сказал он с радостью.

Боб всегда ездил туда без седла, но на этот раз он оседлал Звездочку и посадил меня на спину пони с напутствием дать ему полную волю, и он сам домчит меня до водоема и обратно, даже если я не дотронусь до поводьев.