Алан Маршалл - В сердце моем

Я стоял перед ним и слушал эти разглагольствования, явно доставлявшие ему удовольствие.

- Вы избрали для себя жизненное поприще - работу бухгалтера. Это вдохновляющий труд. Постарайтесь же быть достойным своего призвания.

Он говорил подолгу, наслаждаясь своими поучениями, а пока он говорил, я мог о многом поразмыслить.

Вернувшись к себе в кабинет, я брал лист бумаги, разлиновывал его и составлял специальную бухгалтерскую схему. С помощью какой-то частицы своего интеллекта, которой я раньше пренебрегал, я наловчился разрабатывать сложные схемы, облегчающие работу, придумывать рациональные методы ведения дела. Я изобрел даже свою систему регистрации документов, которая мне самому внушала мало доверия, но на других производила впечатление.

Все это я вручал Бодстерну в качестве пальмовой ветви.

Эти предложения, повышавшие производительность труда в конторе и на производстве, внушили ему мысль, что у меня есть "данные". Он считал себя экспертом по системам и непрерывно искал путей к более экономичной организации работы в конторе и на фабрике; он вводил в практику все новые картотеки, бланки, способы подшивки документов, сокращавшие затрату труда. Но он редко оставался доволен изобретенной системой. Ему нравилось менять их. Каждая перемена представляла дополнительные трудности для рабочих, от которых требовалось аккуратно заполнять сложные формы, изобретенные им. Многие были неспособны к этому, другие злились и не хотели, и в конце концов система оказывалась несостоятельной или же должна была подвергнуться значительному упрощению.

Мастерам раздавались специальные письменные инструкции, и, оседлав нос очками в стальной оправе, они изучали их в помещениях, заваленных опилками и стружками или же уставленных до самого потолка гробами.

- Нельзя почивать на лаврах, - внушал Бодстерн мастерам. - Ищите все новые и лучшие методы.

Тем, кто не обращал внимания на его инструкции, он долго выговаривал, с трудом сдерживая гнев и намекая на возможность увольнения.

Но он не позволял им долго горевать. Мистер Бодстерн считал, что хотя хозяин должен постоянно делать рабочим строгие, внушения, никогда не следует допускать, чтобы они уходили домой с чувством обиды. Поэтому он поставил себе за правило в тот же день подойти к подвергшемуся разносу рабочему и похвалить его хорошую работу или же его самого. Дружеская улыбка, похлопывание по плечу - верил он - отличное средство, чтобы восстановить хорошие отношения, нарушенные неприятным разговором. В своих служащих он видел проблемы, подлежащие разрешению, а не человеческие существа, нуждающиеся в помощи.

Мало кто мог предположить, что подбор людей, которые должны были помочь ему создать большое и прибыльное предприятие, производил не кто иной, как его жена. Она иногда появлялась на фабрике, знакомилась с мастерами и присматривалась к рабочим, но я с ней знаком не был и знал только, что все, кому довелось поговорить с ней, были от нее в восторге, причем похвалы, расточаемые ей, неизменно заканчивались выражением недоумения: как это такая женщина могла выйти замуж за мистера Бодстерна.

И вот мистер Бодстерн пригласил меня к себе домой на обед. Это явное отступление от обычных правил удивило весь персонал конторы, - оно приписывалось желанию Бодстерна узнать мнение жены о моей особе.

Он отвез меня к себе домой сразу же после работы. Я сидел на заднем сиденье его длинного черного автомобиля и смотрел на улицу, по которой ходил каждое утро и каждый вечер. Я отмечал про себя все трудные и легкие для меня участки пути и крутой подъем в конце улицы, где обычно давала себя знать усталость после долгой ходьбы. Сейчас я пролетел это расстояние без малейшего усилия. Мне страстно захотелось иметь машину.

От ворот к дому мистера Бодстерна шла аллея, извивавшаяся между деревьями и кустами; заканчивалась она круглой асфальтированной площадкой, раскинувшейся перед увитой плющом верандой. Мы поднялись по ступенькам; миссис Бодстерн ожидала нас на пороге. Веселая, чем-то напоминавшая птичку, - она, казалось, дышала счастьем, - а глаза у нее были такие, словно она ждала, что в каждом человеке ей сейчас откроется какое-то чудесное качество.

Она нежно поцеловала мужа, положила руку мне на плечо, как бы приветствуя старого друга, и повела меня в устланную ковром и заставленную креслами комнату, где я и расположился у пылавшего камина.

Мистер Бодстерн ушел к себе в кабинет, жена его хлопотала в кухне, но каждые несколько минут она появлялась оттуда и перебрасывалась со мной несколькими словами. Ее дружеское обращение, самая интонация, казалось, говорили о том, что мы с ней отлично понимаем друг друга и что нам нет нужды знакомиться ближе.

Уже очень скоро она вовлекла и меня в сферу своих забот, основной целью которых было доставлять радость мистеру Бодстерну. Рассказывая, что она приготовила на обед, она закончила описание какого-то мясного блюда словами:

- Я уверена, что мистеру Бодстерну оно понравится. А как вам кажется?

Я поспешил подтвердить ее предположение.

Мне же обед никакого удовольствия не доставил. Между мистером Бодстерном и мной могли существовать только определенные отношения: он был хозяином, а я его служащим. Эти отношения позволяли нам обмениваться репликами, создававшими видимость известного равноправия, на деле же эти реплики свидетельствовали лишь об убежденности мистера Бодстерна в том, что проявление в разумной пропорции дружеских чувств может польстить самолюбию служащего, внушить ему уверенность в своих силах и поощрить в нем желание служить хозяину.

Мое присутствие за столом требовало от мистера Бодстерна некоего балансирования между дружеским расположением и приличествующей хозяину сдержанностью. Он должен был сочетать наши служебные отношения с гостеприимством, подразумевавшим некое равенство. Без содействия жены это было бы для него трудным делом, - но он вышел из положения, возложив проявление дружеских чувств на жену, сам же ограничился ролью благодушного наблюдателя.

Сразу же после обеда он положил конец этой ситуации, удалившись в свой кабинет и оставив меня на попечение миссис Бодстерн, которая села со мной у камина и завела разговор о книгах, музыке и мистере Бодстерне.

- Он кажется очень строгим, - сказала она мне доверительно, - но это милейший человек в мире. Я счастлива, что имею такого мужа.

Мне казалось, что счастливым должен почитать себя он. - но свои мысли я сохранил про себя. Такой комплимент прозвучал бы дерзостью. Да она в нем и не нуждалась.

Хотя, как знать? Может быть, впечатление, которое производил на других ее муж, уязвляло ее самолюбие, и она ждала от меня подтверждения того, что созданный ею идеальный образ - отвечает действительности. Похвала ее мужу была бы похвалой ей самой.