Алан Маршалл - В сердце моем

Для таких людей, как он, жульничество было основным занятием, для иных - побочным.

Что касается мистера Р.-Дж. Арнольда - агента по закупке товаров для одного большого магазина в Сиднее, то в мошенничестве он видел всего лишь проявление сообразительности и делового подхода.

Уже при первой встрече со мной мистер Арнольд продемонстрировал свой недюжинный талант закупщика. Он уселся напротив меня, излучая самоуверенность. Лицо его то и дело расплывалось в добродушней! улыбке, говорил он в приподнятом тоне и не скупился на комплименты; он успел рассказать мне новейший неприличный анекдот и намекнул на возможность новых крупных заказов, если мы сойдемся в цене.

Он пригласил меня посетить его в первый же мой приезд в Сидней. По его словам, он был своим человеком во всех ночных клубах. Говоря о ночной жизни Сиднея, мистер Арнольд давал понять, что она таит неземные наслаждения, и особенно расхваливал какие-то роскошные кафе, где он был завсегдатаем, намекал он и на то, что все расходы возьмет на себя.

О, щедрый мистер Арнольд, щеголявший в ботинках английского производства!

- А теперь перейдем к делу, - сказал он.

Мистеру Арнольду было дано право произвести закупки на триста фунтов с выплатой наличными через семь дней.

А теперь о цене.

Я занялся калькуляцией стоимости туфель, которые он намеревался купить. Сначала труд... В 1927 стоимость труда на изготовление пары туфель составляла три шиллинга десять пенсов, теперь она упала до двух шиллингов и полпенни. Это было делом рук таких людей, как мистер Арнольд; они бы еще больше снизили расходы на оплату труда, если бы могли.

Идя навстречу мистеру Арнольду, я сбросил эти полпенни. Это не должно было сказаться на заработке рабочих и работниц, занятых на фабрике, не сказалось бы и на производительности их труда. Их усталые руки все равно не могли сделать больше того, что они уже делали.

А заказ этот был нам очень нужен. Фулшэм поручил мне добиться его любой ценой.

Я сократил до минимума все статьи расходов.

Наконец я вывел окончательные цены и вручил мистеру Арнольду листок, на котором они были записаны.

- Это все, на что мы можем пойти, - сказал я. - Дешевле вы нигде не купите.

Он внимательно просмотрел листок с ценами и кивнул.

- Хорошо. Цена вполне подходящая. Я выпишу заказ. - Но тут он изменил тон...

- А теперь, - сказал он, кладя листок в карман. - Что получу за это я десять процентов?

На мгновение я опешил. Мне почти не приходилось иметь дело с представителями крупных компаний - у нашей фирмы были свои магазины, - но я сразу же решил, что потакать подобным приемам не следует.

- Мною не предусмотрены комиссионные, - сказал я твердо.

- А вам ничего и не надо было предусматривать, - ответил он резко. Эти деньги удерживаются с окончательной цены. Никаких наценок не требуется.

- Но если мы должны заплатить вам десять процентов, то придется повысить цену, - доказывал я.

- Больше платить я не намерен. За эту цену я могу купить такие же туфли на дюжине других фабрик. Они только рады будут сделке. И я получу свои десять процентов.

- У нас это не принято, - начал я не очень убедительным тоном.

- Не принято, черт побери, - фыркнул он презрительно. - В Сиднее любой мальчишка-посыльный, покупающий пирожки машинисткам на завтрак, получает полпенни от владельца лавчонки. Это закон бизнеса. Пора бы и вам здесь уразуметь это. Ну так как - получу я свои десять процентов или нет?

- Нет.

- Отлично, я получу их в другом месте.

Я был рад, когда он закрыл за собой дверь. Шел уже шестой час, и меня ждали другие дела. Я снял большой ключ с крючка на стене конторы и вышел на улицу. Там меня приветствовали громкими возгласами ребятишки.

Позади фабрики высокие ворота из оцинкованного железа вели в небольшой дворик; там сваливали весь мусор с фабрики, и оттуда городской мусорщик на своей телеге вывозил его на городскую свалку.

В одном из уголков двора сваливали мусор особого рода: рабочие сами собирали в мешки обрезки подошвенной кожи и приносили их сюда.

Каждый вечер, когда на фабрике затихали машины, молчаливые, оборванные, босые и грязные ребятишки пробирались сюда проулками и улочками со своими тачками и терпеливо ждали у ворот, пока им раздадут эти обрезки.

Ждали они и сейчас.

На этих обрезках кожи варился их обед, они же обогревали их закутанные в лохмотья тела, самый воздух в их домишках был пропитан запахом горелой кожи.

Эти кожаные обрезки дети называли "Коллиигвудским коксом".

ГЛАВА 14

В тридцатые годы твердые этические правила, которыми руководствовался деловой мир, заметно пошатнулись. До депрессии многие владельцы предприятий, производивших товары широкого потребления, гордились своей честностью в торговых сделках. Недоброкачественные продукты были, скорей, исключением, чем правилом, - подделки почти не были в ходу.

В те времена мебель делали еще из хорошего материала, и искусственная кожа обивки не скрывала плохих досок, ботинки не расползались под действием воды и грязи, и одежда шилась прочно и надолго,

Потогонная система еще не получила такого широкого распространения, как в последующие годы, когда она повлекла за собой очевидное снижение качества товаров. Монополии и комбинаты еще не прокатились, подобно девятому валу, над мелкими фирмами, стоявшими на их пути.

Одновременно с наступлением крупных предприятий на мелкие нарождались и новые этические правила, согласно которым отдельный коммерсант и предприниматель освобождался от всякой моральной ответственности перед своими клиентами.

Отныне он не знал угрызений совести, поскольку махинации, за счет которых он обогащался, можно было приписать какой-то абстрактной компании. Он не мог нести ответственность за жульничество, совершенное кем-то безликим.

Конкуренция испокон веков отличалась жестокостью, но до тридцатых годов какие-то обязательства перед покупателями все же сохранялись.

Теперь же покупателей начали постепенно приучать к мысли, что, платя как можно больше, они должны получать как можно меньше. Это вошло в систему.

Происходила быстрая переоценка ценностей. Всевозможные ухищрения в торговле, которые прежде казались невозможными и неминуемо вызвали бы гнев и возмущение, стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся в мире, основанном на конкуренции.

Разложение, начавшееся наверху, распространилось постепенно и на мелких торговцев и ремесленников. Все, кто поклонялся золотому тельцу, увидели в бесчестных махинациях путь к богатству и власти.

Эта переоценка ценностей отразилась не только на тех, кто считал продажность неизбежным спутником коммерческой деятельности, но и на тех, кто с ней боролся. Представители этой второй группы - профсоюзы, сторонники социализма - окрепли благодаря тем самым силам, которые готовы были бы смести их с пути.