Аскольд Мельничук - Посол мертвых

Через несколько минут Алекса погрузили в наш "Крайслер"; одна рука была у него замотана красным полотенцем, другая - синим, мы мчались в Кингстон. Адриана сидела на заднем сиденье, бледная и безмолвная, прижимая к себе всхлипывающего - скорее, от смущения, чем от боли - сына. По другую руку от него сидела моя мать. Я ехал на переднем сиденье, высунув голову в окно, и строил гримасы кукурузным полям - я чувствовал себя виноватым, потому что не остановил Алекса, а только наблюдал за ним так же, как наблюдал за дракой Пола со Львом на футбольном поле. У меня на пальце алело красное пятнышко: прежде чем мама перевязала Алексу руку, я притронулся к месту укуса, быстро поднес палец к носу, понюхал и вытер о брюки. Но не вся кровь стерлась. Я молился - божий попрошайка: Господи, спаси моего друга! - и обещал за это стать добрее, никогда никого не дразнить, даже соседского кота.

В кингстонской больнице врач-индус с экзотическим британским акцентом с ходу отверг заверения отца в том, что наши змеи - не ядовиты. "Первый раз такое слышу, - сказал он. - В моей стране змеи - существа одиночные. Неужели вы думаете, что они живут коммунами?" - и улыбнулся собственной никому не понятной шутке.

Несмотря на множество покрывшихся запекшейся кровью следов от змеиных укусов на руках и груди, Алекс не столько страдал от боли, сколько был напуган. После того, как его перевязали и сделали укол от столбняка, нас отпустили. Здесь, в городе, мы производили то еще впечатление: пять человек в купальных костюмах и шлепанцах. Только отец сообразил прихватить пиджак, который болтался на его голых плечах.

Теперь, когда ее сын был вне опасности, Адриана постепенно начала приходить в себя. Алекс же, наоборот, всю обратную дорогу просидел оцепеневший и мрачный, зажатый между двумя замерзшими женщинами в купальниках. Кожа Адрианы покрылась пупырышками, и я не мог отвести глаз от них, сбегавших с плеч на грудь, стиснутую плотной синтетической тканью красного купальника.

- Отвернись и смотри в окно, Николас, - строго сказала мама.

- Я помню день, когда пришли немцы, - словно в ответ на чей-то вопрос заговорила миссис Крук. - Мы устроили в тот день пикник на берегу реки Пам'ять. Вдруг появился Виктор - тогда еще мальчик. На нем были костюм и рубашка, мокрая от пота. И он сказал, что война наконец добралась и до нас. А ты помнишь, где была в тот день, Слава? - спросила она мою мать.

Мама проигнорировала вопрос.

- Слава, это было спустя несколько лет после того, как мы познакомились, помнишь?

- Нет, - резко ответила мама, в очередной раз захлопнув дверь в прошлое, как делала всегда, когда о нем заходила речь, - безо всяких объяснений.

Прошлое было минным полем, карты которого разнились. У каждого - своя. Хотя почему, собственно, это должно меня удивлять? Прошлое огромно.

Мои родители собирались свозить нас в Керонксон, в универсальный магазин, и я отправился за Алексом.

Дверь открыла Адриана. Ее светлые волосы сияли, как корона. Приветливо посмотрев на меня сверху вниз, она сказала:

- У меня есть фотография Иисуса. Хочешь посмотреть, Николас?

- Конечно, - ответил я и подумал: интересно, почему моя мама никогда ничего такого мне не показывала?

Миновав переднюю, мы вошли в кухню. Там пахло ржавыми консервными банками. Из мусорной корзины торчали увядшие зеленые кукурузные початки. На столе были разложены фотоальбомы.

- Не стоит, - сказал возникший в дверях Алекс.

- Но я хочу посмотреть, - возразил я.

- Вот, смотри. - Адриана вынула из альбома черно-белую, размером с почтовую открытку, картинку с изображением Иисуса в окружении ягнят и передала мне.

Я с трепетом принял бесценное свидетельство.

- У меня еще есть, - мягко продолжала она. - Это все фотографии Бога... - Она махнула рукой в сторону альбомов.

Я смотрел на нее, ощущая странное волнение.

- Это всего лишь рисунки, - грубо заметил Алекс.

- Поцелуй маму, - прошептала Адриана, забирая у меня открытку.

Вдруг, прежде чем успел сообразить, что делаю, я наклонился вперед и запечатлел поцелуй на ее щеке. Ее голова резко отдернулась.

Мой друг насупился.

- Не буду, - сказал он.

- Почему?

- Потому, - ответил Алекс, пятясь.

Объектом его борьбы был отнюдь не отец.

Теперь брат Алекса Пол - подросток, на четыре года старше нас - пугал меня. Казалось, что радужные оболочки его глаз своей необъятной чернотой поглощали белки. В то лето в футбол не играли. Вместо этого Пол - так же часто - выкидывал фортели. Однажды утром я проснулся, услышав, как что-то стукнулось в мое окно, встал, выглянул наружу. Солнце всходило из-за дальней горы, туман, поднимавшийся от пруда, окутывал дачные домики. Пол в шортах и майке стоял у колодца, подбирал камешки и швырял их в окна, словно нарываясь, чтобы кто-нибудь из взрослых вышел отругать его. Наконец мой отец действительно вышел. Пол, уже замахнувшийся для очередного броска, по мере того как отец, приближаясь, что-то ему говорил, расслабился и опустил руку. Потом бросил камни на дорогу, повернулся и побежал в лес, протягивавший ему навстречу ветви, казавшиеся руками самой дикой природы.

В то утро за завтраком мои родители снова обсуждали то, как плохо повлиял на мальчиков уход Льва из семьи.

На сей раз вместе с Круками приехал и брат Адрианы, Виктор, которого мы прозвали Волчком, потому что он часто, выкинув руку вперед, кружился, как рулетка, запущенная невидимой дланью. Тогда он был тощим мужчиной лет сорока с лошадиным лицом. Из дома выходил только во второй половине дня, с бутылкой в руке, в поношенном сером шерстяном костюме, в засаленной рубашке, без галстука, в потрепанной шляпе. Усаживался в сторонке в зеленое пластмассовое кресло, клал рядом стопку газет, ставил пепельницу и так сидел до вечера курил, то и дело подливая в стакан, так что к ужину в траве у его ног стояло две, а то и три пустые бутылки. Время от времени он вставал, чтобы размять плечи и спину. Остальные отдыхающие ограничивали общение с ним дежурным приветствием. Единственной, кто иногда с ним разговаривал, была моя мама. Но мама разговаривала со всеми, притом не только с людьми, - подглядывая за ней, мы обнаружили, что она беседует с птицами, белками, деревьями. Я радовался, что, когда Виктор вставал, чтобы размяться, мама оставалась сидеть, потому что она была крупной женщиной и я бы не вынес, если бы увидел, что она тоже крутится, как карусель.

Говорил Виктор мало, но, когда все же открывал рот, можно было не сомневаться, что речь пойдет о Сталине и Трумэне; послушать его байки, так выходило, что эти двое были учениками-приготовишками какой-то адской школы.

"А ты слыхал о матери Иосифа Виссарионовича Джугашвили, сынок, а? Сталина, да, Сталина. Из города Гори, что в Грузии. Говорят, ее моральный облик оставлял желать лучшего, особенно учитывая, что Грузия - одна из самых древних христианских стран. На роль отца тирана претендуют три уважаемых человека: князь, генерал и процветающий местный делец. Эта дама у всех у них работала приходящей прислугой. Официальный же отец учил мальчишку презирать людей.