Константин Федин - Трансвааль

— Кобель у меня, Вильям Иваныч, черный… я и говорю мужикам — ни за что не подпущает!..

— Где твой кобель? — повторил Сваакер.

— На возу, армяк под им, под кобелем. Я и говорю — что хошь делай, чтобы кобель армяк отдал!..

— Где твой кобель? — повторил Сваакер.

Мужики, точно сговорившись, загудели вразброд:

— Не-е-е, Вильям Иваныч, где тебе!

— Кобель зло-о-й, не допустит!

— Вали, Свёкор, дерьмо собачонка!

— Ты глазом на нее своим, глазом!

— Ку-да-а! Кобель люта-ай!

Сваакер зашагал к возам. По пути он поднял брус, которым открывал затвор, и мужики одобрительно заорали и двинулись гурьбой следом за ним. Когда Сваакер стал пробираться возами, подняв над головою брус, па телегах повскакали собаки, и разноголосый лай врезался в мужичьи крики.

— Который? — провизжал тенорком Вильям Иваныч, забравшись в самую гущу возов.

Хозяин кобеля торопился поспеть за ним, ныряя под лошадей и перепрыгивая с колеса на колесо.

— На возу, черный, свернулся, видишь? — кричал он.

Небольшой кудлатый песик лежал на армяке, подобрав

под себя лапы и вытянув широколобую морду. Черными, как угольки, глазами он напряженно следил за Сваакером.

— Крой его, Вильям Иваныч! — орали мужики.

— Узы, Полкан, уз-зы! — потравил хозяин.

Не дойдя до воза, Сваакер стал опускать брус.

Собачонка вскочила, изготовилась к прыжку. Шерсть дыбом поднялась на её затылке, верхняя губа оттопырилась и задрожала. Кобель вдруг пронзительно завизжал с такой злобой, что все собаки поперхнулась от неожиданности и перестали брехать.

Сваакер спокойно придавил собаку бруском к телеге. Кобель задергал лапами, силясь выкарабкаться из-под бруса, но брус подался не вверх, а вперед, и кудлатое, корчившееся тело кобеля перевалилось под ним со спины на брюхо. Тогда собака яростно впилась оскаленными зубами в брус и забила по нему лапами.

Зажав брус под мышкой и нажимая на него рукой, Сваакер подобрался к телеге, ухватил пятернею армяк и вытянул его из-под собаки. Кобель только пучил налитые кровью глаза и в беспамятстве сжимал брус омертвевшими челюстями. Его хозяин бестолково махал рукой, напяливая на уши картуз, бил себя по ляшкам и хрипло травил:

— Узы, уз-зы его, узы!

Помольщики глядели на Сваакера с гордостью, одобрительно гоготали и, чтобы продлить зрелище, лукаво подзадоривали верткого мужичонка напустить кобеля на мельника.

Сваакер кинул армяк мужикам под ноги и поучительно произнес:

— Где надо применять уменье, не надо применять сил!..

Он страшно вытаращил прозрачный большой глаз, обвел им помольщиков и, грузно расставляя ноги, ушел на мельницу.

А мужики к вечеру, разъезжаясь по домам, везли с собою новую историю про Свёкора и обесславленного черного кобеля.

Вильям Сваакер появился в уезде незадолго до революции. Никто толком не знал, откуда он пришел и что понадобилось ему в этой не очень пышной округе, среди остатков помещичьих лесов и в деревнях, упрямо и дико отвоевывавших землю у бесконечных болот. Слух о странном человеке, говорившем смешно по-русски, обширно и легко распространился. Сказывали, что примечательный человек знает какой-то секрет жизни и вознамерился раскрыть его именно в этом уезде, нигде больше. Если бы Сваакер исчез тогда бесследно, люди пережили бы разочарование: уход картавого, лысого, необычного человека, от которого все чего-то ждали, показался бы горьким обманом.

В то время калеки начали приползать с далекого фронта к отцам и женам. Все более неясно и хмуро ожидали какого-то пришествия, и, пожалуй, ничего мудреного не было в том, что толки о нем в нелепых головах перепутались с чудесными россказнями о Вильяме Сваакере.

Он вел непонятную, почти таинственную жизнь, примериваясь ко всему и словно что-то высчитывая. Внезапно он приходил в деревню и приценялся к какой-нибудь собаке или производил смотр всем деревенским клячам и, выбрав самую негодную, начинал расхваливать ее на своем потешном языке.

— У твой хозяин плохой голова, — тоненько ворковал он кляче, пощипывая ее отвислую мягкую губу, — он угощал тебя соломой? Бедный лошадь! Твой порода совсем другой! Тебе надо кушать один овес! Хочешь идти к другой хозяин? Хочешь? Ну, ну, хорошо, я тебя возьму, и ты будешь высший сорт. А! Сколько ценил тебя твой хозяин?

Хозяин долго мялся, отшучивался, хитрил, наконец назначал цену:

— Четыре красных конь стоит!..

Тогда Вильям Сваакер обнимал лошадиную морду, и из громадного, бессмысленного его глаза быстро вытекала слеза:

— Я говорил! У твой хозяин плохой голова! Тебе цена — два четвертных! Бедный лошадь!..

Это было целое представление. Не у всякого раешпика на базаре получишь такое удовольствие. Мужики обступали чудака стеною и глядели в его обрюзглый, мягкий, поплевывавший рот с таким видом, как будто оттуда вылетали не брызги, а пророчества. Чуднее всего было то, что Сваакер действительно отсчитывал больше назначенной цены — на трешницу, на пятерку — и уводил с собою печального коня за недоуздок, ласково приговаривая:

— Пойдем, бедный! Я буду подпирать тебя колышек, и ты проживешь еще одна неделька!..

Не проходило месяца, как молва о купленной Сваакером лошади добиралась до самых забытых углов уезда и там вырастала в чудесную феерию. Рассказывали, что мужичья кляча, отъевшись у нового хозяина на овсе и каких-то немецких лепешках, заслужила награду в воронежском заводе и за несметную цену увезена к американцам. Мужик же получил от Сваакера «до тыщи одними деньгами и нынче скупает землю».

Из других углов о кляче приходила иная молва. Оказывалось, что Сваакер перепродал лошаденку кубраку в городе за полцены и что затеял он все дело, чтобы вызволить из беды погибавшего от недоимок и долгов хозяина клячи.

Разноречивость слухов никому не мешала признать Сваакера существом совершенно невиданным, и множество человеческих чаяний скрестились на этом невнятном имени. Правдоподобная история о том, что Сваакер поставлял военному ведомству ружейные ложи, нажился на казенных заказах и вовремя закрыл свою мастерскую, не успев выполнить всех обязательств, — эта история не имела в уезде успеха, может быть потому, что она скучна. Кругом были убеждены в поражающем блеске жизненной карьеры Вильяма Сваакера и ждали, как он себя покажет на новом месте. А он продолжал чудить.

Какой-то крестьянин, идучи с поля домой, приметил на меже человека, усердно колотившего камень о камень. Перепугавшись, мужик дал было тягу, но любопытство взяло верх, и, обойдя кругом, он подобрался к меже.

На пенечке сидел Сваакер. Зажав в коленях большой камень, он мерно бил по нему остробоким, побелевшим от ударов кремнем. Осколки разбитых камней желтели у Сваакера под ногами. Он вспотел, на виске его туго набухала синяя жила, и громадное левое глазное яблоко, казалось, вот-вот выпадет из тонких век. Он бросил камни наземь и поднялся.