Стивен Миллхаузер - Сестры ночи

Смерть Лавинии Холл

Дочери нашего города - мы подозревали, что многие из них тайно состоят в обществе Сестер, - стали угрюмы, беспокойны и раздражительны. Они отказывались с нами разговаривать, запирались у себя в комнатах, требовали, чтобы мы оставили их в покое. Это угрюмое молчание мы считали доказательством их причастности; мы слонялись вокруг, шпионили, дышали им в затылки. В этой напряженной и тягостной атмосфере 12 июня, через десять дней после признания Эмили Геринг, четырнадцатилетняя Лавиния Холл поднялась на два лестничных пролета в мансарду родительского дома, в комнату для гостей, и там, лежа на пухлом ватном одеяле, сшитом ее бабушкой, проглотила двадцать отцовских таблеток снотворного. Она не оставила записки, но мы помнили, что, по словам Эмили Геринг, Лавиния Холл была одной из Сестер и участвовала в эротических обрядах. Позже мы узнали от ее родителей, что признание Геринг убило Лавинию тихую, начитанную девочку, что по два часа в день после школы играла этюды Черни* и сонаты Моцарта, вела дневник и далеко за полночь сидела над трилогиями фэнтези с вьющимися лозами на обложках. После признания Эмили Геринг Лавиния отказалась отвечать на какие бы то ни было вопросы о Сестрах и стала вести себя странно, по много часов сидела, запершись у себя в комнате, а по ночам беспокойно бродила по дому. Однажды ее родители в два часа ночи услышали шаги в мансарде над своей спальней. Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице и увидели, что Лавиния в бледно-голубой пижаме сидит на полу в лунных полосах перед старым кукольным домиком, - его перенесли в мансарду в конце шестого класса, и восемь комнат в нем были по- прежнему заставлены игрушечной мебелью. Лавиния сидела, обхватив руками колени. Босиком. До странности неподвижная. Ее мать помнит одну деталь: из-под закатанного рукава пижамы выглядывал локоть. Три крошечные, совсем пыльные куклы недвижно сидели в залитой лунным светом гостиной кукольного домика: ребенок на затянутой паутиной кушетке, мать в качалке, отец в кресле с малюсенькими кружевными салфеточками. Родители винили себя в том, что не поняли, насколько серьезно состояние дочери, а Сестер называли не иначе как бандой убийц.

______________

* Карл Черни (1791-1857) - венский пианист-педагог и композитор, автор свыше тысячи произведений; его многочисленные этюды используются в музыкальной педагогической практике.

Второе признание Эмили Геринг

Не успели мы примириться с новостью о смерти Лавинии Холл, как Эмили Геринг опубликовала в "Городском вестнике" второе признание, разозлившее нас и повергнувшее в смятение. Ибо в нем она отрекалась от первого признания и, приняв сторону Мэри Уоррен, каялась, что придумала его с целью отомстить за изгнание из общества Сестер. Теперь Эмили Геринг свидетельствовала, что 14 мая ночью Мэри Уоррен и еще две девочки отвели ее в лес, о чем она честно сообщила 2 июня, однако в лесу не происходило "вообще ничего". Об инициации было сказано только, что она "заключалась в молчании"; еще две недели Эмили Геринг каждую ночь встречалась с небольшими группами Сестер, и во время этих встреч никто не произносил "ни единого слова", и "вообще ничего" не происходило. 30 мая ее изгнали за нарушение обета: она рассказала о тайном обществе своей подруге Сюзанне Мэйсон, а та, в свою очередь, рассказала Бернис Турман, не зная, что Бернис - тайный член общества. Теперь Эмили Геринг утверждала, что сожалела о своем признании с момента публикации в "Городском вестнике", но стыдилась признать, что лгала. Смерть Лавинии Холл так ее потрясла, что она решилась сказать правду. Она брала на себя вину за смерть Лавинии, просила прощения за то, что причинила такое горе родителям, и пылко говорила о Сестрах - чистом, благородном обществе, придавшем ее жизни смысл. Она мечтала о том дне, когда славное общество Сестер распространится по другим городам и захватит весь мир.

Отклик на второе признание

Как нетрудно понять, второе признание целиком подорвало доверие к Эмили Геринг как свидетелю, но наши сомнения, поначалу нацеленные на признание от 2 июня, вскоре обратились ко второму признанию. Мы заметили, что Эмили Геринг описывала Сестер словами Мэри Уоррен; это совпадение навело некоторых из нас на мысль, что Мэри Уоррен вынудила Эмили Геринг отречься от первого признания и взять на себя всю вину в обмен на восстановление в обществе Сестер или иную награду, о которой нам оставалось лишь гадать. Другие с неприязнью отмечали пламенный финал и говорили, что если на этот раз Эмили Геринг и говорит правду, то правда эта неполна и возмутительна. Ибо даже если девочки и в самом деле невиновны, то природа их общества по-прежнему тщательно скрывается. С другой стороны, энтузиазм Эмили Геринг, которой не удалось вырваться от Сестер, разоблачает пугающую силу общества. С этой точки зрения, второе признание, казалось бы, призванное оправдать общество, продемонстрировать его невинность, в действительности раскрывает еще более чудовищную правду о нем, о его цепкой власти над девочками и о глубочайшей преданности, которую оно из девочек выжимает.

Показания д-ра Роберта Майера

В тот период тревог и неуверенности из неожиданного источника поступили новые данные. Д-р Роберт Майер, дерматолог, у которого кабинет на Брод-стрит, ужасно расстроился, когда Эмили Геринг в своем признании от 2 июня упомянула его дочь Хильду. По его словам, Хильда называла Эмили Геринг лгуньей, однако про Сестер говорить отказывалась; после первого признания Хильда стала угрюмой и раздражительной, а по ночам он слышал ее шаги по комнате. После трех ночей чудовищной бессонницы Роберт Майер принял важное решение: он обязан последовать за дочерью и прекратить ее сексуальные эксперименты. На четвертую ночь около двенадцати он услышал скрип шагов в прихожей. Он скинул одеяло, натянул тренировочный костюм и кроссовки и последовал за Хильдой в прохладную летнюю ночь. В квартале от дома она встретилась с двумя другими девочками, которых Майер не знал. Три девочки в джинсах, футболках и ветровках, повязанных на талии, направились в лес к северу от города. Майера, человека глубоко порядочного, переполняло отвращение к себе и омерзение, когда он в ночи преследовал трех девочек, прячась за деревьями, словно шпион из фильмов, что показывают только поздно ночью; пробираясь по задворкам мимо качелей, бадминтонных сеток и толстых пластмассовых бейсбольных бит. Ему пришло в голову, что он делает нечто отвратительное и притом абсурдное. Он не знал, что предпримет, добравшись до леса, но в одном был уверен: он отведет дочь домой. В лесу пришлось двигаться с фанатической осторожностью, поскольку любой треснувший сучок мог его выдать; ему вспомнились прогулки по сосновой хвое в детстве, перепутанные с мальчишескими грезами об индейцах молчаливых лесов. Девочки перешли ручей и появились на маленькой залитой лунным светом лужайке, отлично защищенной соснами. Там их ждали еще четыре девочки. Стоя за толстым дубом футах в двадцати от них, Майер смотрел, злясь на себя и испытывая глубочайший ужас перед тем, что ему предстоит наблюдать. Семь девочек не разговаривали - только приветствовали друг друга кивками. Затем, видимо, по условленному плану, уселись в маленький тесный круг и подняли руки, сцепившись локтями. После безмолвного знака девочки разбрелись, сели под отдельные деревья или легли, закинув руки за голову. Никто не произнес ни слова. Ничего не происходило. Майер наблюдал тридцать пять минут, затем повернулся и стал выбираться прочь.