Дмитрий Холендро - Ожидание: повести

— Они оба посмотрели на меня, не ответив.

У меня бывают приступы веселости. Я прыгал по ступеням, пел без слов какое-то «ту-ру-ру», смешивая мотивы разных песен, подкидывал чемоданчик и, раздувая щеки, исполнял партию самой большой трубы в воображаемом духовом оркестре, я шел домой, как вдруг передо мной возник силуэт девушки. Представьте себе, это была Рита, строительница нашей дороги. Я почти налетел на нее. И представьте себе, я ей сказал:

— Здравствуйте, Рита. Да вы не удивляйтесь, пожалуйста. У нас тут все подряд здороваются.

— Здравствуйте, — ответила она мне.

— Вы идете в кино? — спросил я.

— Нет, — сказала она.

— Почему?

— Из-за этого вашего Зайца, — сказала она.

— Из-за какого-то Зайца лишать себя удовольствия? — сказал я. — Глупо!

— Не хочу его видеть, — сказала она.

— А у меня как раз два билета, — сказал я. — Вы ведь завтра уезжаете…

Возможно, я был так храбр именно потому, что она завтра уезжала. И, возможно, потому же она так храбро согласилась:

— Ну что ж! Пойдемте.

Ведь это нас ни к чему не обязывало. Накануне разлуки люди бывают ужасно откровенны и смелы, я это сразу почувствовал.

— Пожалуй, надо приодеться, — сказал я небрежно.

— Пожалуй, — согласилась она.

Наконец-то и в Камушкине пригодился мой галстук.

Мы пришли в вестибюль клуба, когда там топтались, то есть танцевали. Наверху, в зале, уже были расставлены скамейки, а внизу кружился слегка подвыпивший народ. Рыбаки не пьют в море. Никогда. А сегодня весь день возвращались рыбаки, весь день, ковыряясь в волнах, к причалу шли и шли сейнеры, ну а с возвращением полагается выпить… и как следует. Дорожники уезжали, ну а отъезд тоже всегда был поводом, и законным… Оркестр сменила гармошка.

Лиля, раскрасневшаяся, вся сиреневая, в сшитом на заказ платье, вся дрожа, отбивала разбитной ритм частушки перед чубатым парнем, распевая:

Мальчик потряхивал чубом до бровей. На коленях другого чубаря выплясывала свое гармонь. Рядом со мной стояла Рита. Я вам не сказал? У нее было продолговатое лицо, гладкие, очень загорелые щеки и голубые-преголубые и того мало, какие-то голубейшие глаза, удивительные при этой шоколадной коже.

Я хотел спросить у нее, откуда такие глаза, ведь я все мог позволить себе, раз она уезжала, но я не спросил.

Я хотел сказать, как это я до сих пор не замечал ее, но ничего не сказал.

Я вообще сказал только:

— Тут тесно.

А немного погодя спросил, читала ли она последние стихи Андрея Вознесенского в журнале «Молодая гвардия». Она согласилась, что тесно, и стихи она читала, и я приготовился поговорить о них, но тут зазвонил звонок, и мы пошли в зал.

Все уже расселись, но свет еще не потух, когда вошли Маша и Демидов. Такой Маши я еще никогда не видел. Волосы ее, гладко зачесанные назад, были — заплетены в косу, свернутую на затылке. Я еще не говорил, что у Маши были длинные волосы, но она их просто скручивала как придется, а то и сплетала в прямую школьную косу с бантиком. В ушах зеленели длинные серьги. Она точно бы знала, что все на нее будут смотреть. И приготовилась. А сама шла, ни на кого не глядя.

Случайно или нарочно, из-за ее маленького роста, Демидов купил билеты в первый ряд. Они сели. А по залу зашушукали. Или оттого, что одни притихли, стало слышно, как другие зашушукали. А кто-то даже присвистнул, когда они сели, и кто-то сказал:

— Ситуация.

А Туся, сидевшая за спиной Демидова, постучала в нее, как в дверь, и пожаловалась:

— Думаете, мне видно? Я за вами, как за горой.

Свет все не гас, словно киномеханик тоже смотрел, чем это кончится, а Туся все приставала. И тогда Демидов молча встал и поменялся с ней местами. Но тут же сзади него подскочила моя хозяйка:

— Ты чего, милый? Я пришла на твою спину смотреть? Нет! Я в кино пришла!

Его стали перегонять из ряда в ряд, пока голос Ивана Анисимовича не сказал:

— Ступай, браток, на свой шесток.

Я оглянулся, как и все. Сзади, как раз в створе прохода, на последнем сплошном ряду у стены сидела Лиля. Возле нее был свободный стул. Демидов пошел туда, и все повернулись к ним лицами, потому что это было интересней любой кинокартины, только Маша и Рита, не шевелясь, смотрели на пустой белый экран.

Наконец свет медленно стал таять и растаял, словно бы испарился, и с экрана ударил марш, под который издавна начинаются новости дня. И тут все услышали шаги Лили и увидели, как ее тень проплыла по экрану. Лиля вышла из зала.

— Молодец, Лилька! — сказал кто-то.

Тогда поднялась и Маша. И тоже пошла. Теперь круглый узелок ее косы заслонил на миг стальные болванки, ныряющие под катки блюминга. Потом они и вовсе пропали: это прошел Демидов. А за ним встал я, сказав Рите, что сейчас вернусь. Я нагнулся и вынырнул из зала. Мне казалось, я сейчас все налажу.

На лестнице Демидов говорил Маше:

— Не знают они тебя.

— Знать-то нечего, — сказала она и легко отстранила его с дороги своей несильной рукой.

Хлопнула уличная дверь. Это Маша ушла совсем. Еще раз хлопнула дверь — это, кажется, рванулся за ней Демидов. И Лили не было. А я почувствовал, что на меня кто-то смотрит сзади. Я всегда это чувствую. На лестнице стояла Рита.

— И вы уходите? — спросил я.

— Я видела эту картину, — сказала она. — Названия никогда не объявляют заранее, хитрецы.

Может быть, правда потому у нас так часто вывешивали афиши без названий, чтобы люди не знали, когда повторение. Художественный фильм, и все.

Еще раз хлопнула дверь. Я подумал: вернулись Демидов с Машей. Нет, вошел Заяц. Рита двинулась прямо на него, как будто его и не было. Растопырив руки, Заяц загородил ей дорогу и пьяно сказал:

— Сколько хочешь с меня? Все отдам!

— Заяц! — грозно крикнул я.

— Ты, клистир, — ответил он, сузив глаза. — Я же мотоцикл на руках ношу.

— Все равно ты дрянь, — сказал я.

— Невежливо, — усмехнулся он. — Так сколько, Ритонька?

И вдруг я его ударил. Я вспомнил, как в детстве еще читал, что боксеры бьют весом всего тела. — Мне главное было попасть ему в лицо. У меня, тоже с детства, боязнь ударов в лицо. Я не знаю, как это можно бить по лицу человека. Ведь это — варварство какое-то, это стыдно. Но я прыгнул прямо с лестницы, выпрямив руку, и всей тяжестью своего корпуса придавил Зайца, потому что Заяц упал. Я поднялся, а он лежал, ерзая лицом по полу.

Рита переступила через него и пошла.

— Я вас провожу, — сказал я.

— Не надо.

— Рита!

— А я вовсе и не Рита, — сказала она, уходя.

По лестнице спускался Иван Анисимович. Его уже вызвал кто-то из дежурных по клубу, то ли не зная, что делать со мной, то ли боясь, что Заяц встанет и убьет меня, то ли боясь Зайца. А может, Иван Анисимович тоже видел картину. Он спускался трусцой и спрашивал, глядя на Зайца: