Мария Романушко - Там, где всегда ветер

И – отправилась в парк Шевченко, который находится на острове – посреди Днепра.

Сначала – пешком по Философской, вниз, к Озёрке, потом по сырому Бобровому переулку, вышла на улицу Шмидта к старому цирку, дошла до проспекта и дальше – на красном трамвае – вверх, вверх по залитому солнцем зелёному, ласково шелестящему бульвару…

Сначала у нас была репетиция. По парку сновали операторы, режиссёры, ещё какие-то теле-деятели, на полянке стоял теле-вагончик с аппаратурой, и внутри его суетились телевизионные люди. Каждому участнику, кроме его выступления, отводилась ещё какая-то маленькая роль: кто-то прогуливался с компанией по берегу Днепра, кто-то сидел на лавочке и непринуждённо общался с соседом (именно это выпало мне), а кто-то романтично смотрел в синюю днепровскую даль… Ну, и так далее. А операторы бегали со своими камерами и искали удачные ракурсы.

А потом все собрались на танцплощадке, и началась репетиция: кто-то пел, кто-то танцевал… Дошла очередь до моего стихотворения. Редактор выбрал стихи про осенние листья, хотя с разгаром лета это не очень вязалось, но другие стихи, сказал редактор, у меня ещё более грустные, так что остановились на этом. Дали листочек девочке – победительнице конкурса чтецов.

И когда она стала читать мои тихие, задумчивые стихи, мне сделалось просто дурно. Она декламировала их с такими высокопарными жестами, с такой кондовой патетикой в голосе, что я своих стихов просто не узнала! Я чуть не заплакала от огорчения.

– Это ужасно… – сказала я. – Лучше я сама буду читать.

– Вот и прекрасно! – сказал помощник режиссёра. – Иди к микрофону, читай.

– Только не сейчас! – взмолилась я. – Я прочту на передаче.

– А отрепетировать? Все репетируют.

– Можно я не буду?

– Ну, уж эти мне поэты! – схватился за голову помреж. – Иди в вагончик, договаривайся сама с режиссёром.

Пошла в вагончик. Там сидели перед экраном два дядечки, один из них – главный режиссёр передачи.

– А сможешь без репетиции? – просил он.

– Смогу! – сказала я с замиранием сердца.

– Ну, ладно. Только не подведи. Главное – подойди поближе к микрофону, чтобы тебя было слышно. А то голос у тебя больно тихий.

– Спасибо!

Я ещё постояла в вагончике, сплошь увитом проводами, как в паучьем царстве, поглядела, как на экране танцевали очередные лауреаты. Из разговора оператора и режиссёра узнала, что передача будет транслироваться на три области: Днепропетровскую, Кировоградскую и… Одесскую!

– А в самой Одессе это тоже будут показывать? – спросила я.

– Конечно! – сказал режиссёр.

Я вышла из вагончика, шальная от счастья. В Одессе! Это увидят в Одессе!

И, может быть, мой отец увидит меня…

После репетиции был перерыв. А потом – съёмка. Передача шла в прямом эфире. У меня, разумеется, тряслись поджилки, минутами я чувствовала дурноту при мысли, что мне придётся открывать рот и САМОЙ читать свои стихи… Но я тут же вспоминала патетическую чтицу, и моя уверенность крепла.

Наконец, очередь дошла до моих стихов. Девушка-конферансье объявила меня и протянула мне микрофон. И когда я взяла в руки микрофон, со мной случилось что-то удивительное. Пропал страх, внутри ничего не тряслось, и это вообще была как будто не я, – а я смотрела на себя немного со стороны, из какого-то другого измерения – на ту, которая держала микрофон и читала стихи:

Я взглянула на помощника режисёра, который стоял на другом краю танцплощадки, как раз напротив меня, у него было такое странное лицо, то ли испуганное, но ли расстроенное, что у меня мелькнула мысль: наверное, не работает микрофон! И я, продолжая читать, сделала несколько шагов ко второму микрофону, стоящему на стойке, и так, держа перед собой два микрофона, дочитала стихотворение до конца. Помреж поднял вверх большой палец! Ребята, стоящие вокруг, аплодировали мне…

(А где-то, в далёкой Одессе, может быть… мой отец… Почему бы, собственно говоря, и нет?…)

Потом оказалось, что оба микрофона прекрасно работали.

– Зачем тебе понадобился второй? – смеясь, спросил помреж.

– У вас такое лицо испуганное было. Я подумала, что меня не слышно.

– Вовсе не испуганное. Просто расчувствовался. Стихи-то у тебя классные! И читала ты здорово. Мне в какой-то момент показалось, что это – про меня…

Таким был мой дебют на телевиденье.

Вечером того же дня, вернувшись со съёмок, я отправилась в гости к Серёже. Его мама в последнем письме сделала приписку: «Будете в Днепропетровске, заходите, хотелось бы с вами познакомиться».

Я пошла без звонка, потому что телефона их не знала. Идти, от моего дома на Философской до их большого серого дома на привокзальной площади, было минут пятнадцать. Я была такая храбрая и раскованная после своего выступления!

Звоню… Открывает молодая белокурая женщина, и, не успела я рта открыть, как она воскликнула:

– Я догадалась! Это – вы! Серёжа, к тебе пришли!… Проходите, проходите же! К сожалению, мы с мужем уходим сейчас в театр, очень жаль, что не удастся пообщаться, но ведь вы ещё придёте к нам? С мальчиками остаётся няня, она вас напоит чаем. Лиза, у нас гостья! Может, мы ещё увидимся сегодня? А если нет, то спасибо вам большое за ваши письма, за стихи особенно, всё это так трогательно… Ну, не скучайте тут! Серёжа, ну что же ты стоишь? Принимай гостью. Всего хорошего! До свидания!

Её муж, наш лагерный военрук, кивнул мне в знак приветствия и на прощанье, а Серёжа, пока они не ушли, стоял в дверях комнаты и стеснялся.

Когда дверь за родителями закрылась, мой голубоглазый дружок сразу оживился, потащил меня сначала в комнату, где на большой тахте кувыркался его годовалый братишка, Алёша, такой же голубоглазый и белобрысый, и молоденькая нянечка караулила его, чтобы он не грохнулся на пол. «Хотите чаю?» – «Нет, спасибо».

– А хочешь, я тебе что-то покажу? – прошептал мне на ухо Серёжа.

– Хочу!

И он потащил меня в другую комнату, где стоял большой письменный стол, и он выдвинул один из ящиков стола – и там, в глубине, я увидела большой чёрный браунинг. (Наверное, браунинг, а как иначе он мог называться?).

– Страшный, – сказала я. – А кто у вас из него стреляет?

– Папа! – с гордостью сказал Серёжа. – Мой папа ловит бандитов! У него даже орден уже есть!

(Так вот почему он работал в лагере военруком! Наверное, он был приставлен к нам, чтобы защищать нас, в случае чего, от бандитов).

– Серёжа, а хочешь, пойдём, погуляем?