Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Здесь, в этих пыльных ложбинах, как в морщинах, притаилось другое – ПРОШЛОЕ – время… Не нужно делать никаких усилий, чтобы оказаться в прошлом. Просто прижаться щекой к этой горячей (древней!) земле, вдохнуть поглубже дурманящий (древний!) запах, настроить свой слух на древнюю музыку маленьких музыкантов, притаившихся в жёлтой, шелестящей траве… И ты – уже в ПРОШЛОМ.

Мы, подростки, вообразили, что наша маленькая любимая гора – это скифский курган. А не просто «топографическая точка», как нас уверяли взрослые. Да, это древний скифский курган!… Так нам хотелось думать. Так мы его ощущали. И даже не подозревали тогда, что наша фантазия окажется реальностью. Но это выяснится только много лет спустя, когда я уже уеду отсюда. Придут в нашу степь археологи, безжалостно раскопают нашу маленькую ветреную, стрекочущую, шелестящую гору – и возликуют: да это же древний скифский курган! И столько всего они нароют тут для своих музейных коллекций!

И Аня-маленькая с грустью напишет мне: «Нет больше нашего кургана…»

Но тогда он БЫЛ! И это было моё любимое место во всей округе.

Да, мы взяли весной участок земли за городом и посадили там пару тонких вишенок и несколько грядок клубники. Теперь я хожу пропалывать эти грядки и каждый вечер поливаю их – потому что жара нестерпимая и земля очень быстро пересыхает.

Ну вот, у нас теперь есть свой сад. Как бы сад… Но, оказывается, ничего романтичного в этом нет: когда ещё вырастут наши вишенки!… Чтобы под ними можно было спасаться от жары. Ах, как это было бы хорошо: сидеть в тени ветвей с книжкой в руках… А пока – сиди на грядке под палящим солнцем и выщипывай сорняки! Я раньше никогда этим не занималась. Это похоже на то, как бабушка ощипывает курицу, принесённую с рынка.

Бабушка радуется, что у нас скоро будет своя клубника, что мы с Маришкой наконец-то наедимся от души. А мне этой клубники уже и не хочется. Слишком жарко она мне достаётся. Я ненавижу жару! Жара – мой враг. В жару у меня плохо варит голова и совершенно не слушается язык. В жару я мечтаю об осенних дождях… Сижу на корточках на раскалённой грядке, как рыбёшка на сковородке, выдергиваю жирные сорняки с мясистыми белыми корнями и мечтаю о прохладных дождях… которые когда-нибудь польют… и охладят мою голову… и снимут печать немоты с моих уст…

Улица, по которой я хожу в наш сад, называется Степная. В Вольногорске каждую улицу можно было бы назвать таким именем, ведь все улицы выходят в степь. По какой улице ни пойдёшь – непременно выйдешь в степь…

Меня очень огорчало, что такого красивого слова – Вольногорск! – нет на карте. И даже железнодорожная станция в ту пору называлась не «Вольногорск», а «Вольные хутора». Эти «хутора» лично меня жутко унижали и возмущали.

– Мама! Выходит, что мы – какие-то хуторяне! Кошмар какой-то!

– Что поделаешь, мы живём в засекреченном городе, – сказала мама.

Вот тогда я первый раз это и услышала: «засекреченный город». Ну, если засекреченный… тогда другое дело. В этом была своя романтика.

Так мы – засекреченные от большого мира «вольные хуторяне» – и жили в своей продутой ветрами степи… Одной большой семьёй. Одним большим хутором!

На северо-востоке от города – возводится комбинат-гигант. С каждым днём всё выше и выше… За ним – карьеры, где добывают руду. С другой стороны – на юго-западе – мой любимый одинокий задумчивый курган… С третьей стороны – клубнично-вишнёвые садики. За ними – балка. А если захочешь прогуляться в четвёртую сторону света – на юго-восток – то по пыльной, пустынной дороге, мимо вольных хуторов в степи, через полчаса придёшь на железнодорожную станцию. На ту самую, которая называется «Вольные хутора». Она совсем маленькая. Здесь останавливаются только электрички. И то не каждая…

Если поехать по железной дороге на запад – но минут через сорок приедешь в старинный город с необычным названием: Жёлтые Воды. У него есть и второе название – Жёлтая Река, а местные жители ласково именуют его Жёлтой Речкой. Здесь в земле очень много разной руды, особенно железной, и залегают она совсем не глубоко. Наверное, от этой самой руды вода в местной речке – натурального жёлтого цвета, вроде апельсинового сока.

Город Жёлтые Воды небольшой, но исторически известный: здесь в 17 веке украинское войско разбило поляков. Об этой битве написано во всех учебниках истории, и местные жители очень этим гордятся. Украинским войском руководил тогда Богдан Хмельницкий. Это был знаменитый человек на Украине – гетман, вояка, очень сильный и умный человек, он возглавил освободительную войну против польского гнёта. Вот как раз здесь, у Жёлтых Вод, украинцы поляков и победили, уже окончательно. Чтобы больше никогда не быть под их гнётом. А потом Богдан Хмельницкий объявил о воссоединении Украины с Россией. Это было триста лет назад…

(Забавно, что когда через много лет я буду поступать в московский институт, я вытащу на экзамене по истории билет именно с этой битвой – у Жёлтых Вод. «Была я в этих Жёлтых Водах», – скажу небрежно, как бы между прочим, а экзаменатор страшно удивится и обрадуется: как будто я – свидетельница той исторической битвы! Или даже её участница. Он так и накинется на меня с расспросами!…)

Да, была я в этих исторических Жёлтых Водах – тихое, провинциальное, заросшее лопухами местечко…

А если на нашей станции сесть на электричку и поехать на восток – то через три часа приедешь в Днепропетровск. Что мы иногда с бабушкой и делаем.

По дороге в Днепропетровск мы проезжаем Днепродзержинск – очень страшный город. Сплошные трубы, трубы, трубы… – высоченные, чёрные, похожие на густой, обугленный пожаром корабельный лес… Из этих труб в небо вырываются разноцветные дымы – как будто дыхание взбесившегося от злости змея-горыныча (целой стаи горынычей)! Такие длинные, извивающиеся дымно-огненные языки – ядовито-оранжевые, траурно-чёрные, иступлённо-красные, тоскливо-лиловые, густо-серые… Жуть! Наверное, такие же трубы были в крематориях, в Освенциме – бабушка много раз рассказывала. И каждый раз, когда мы проезжаем Днепродзержинск, я вспоминаю крематорий, Освенцим…

Но здесь – не скопище крематориев, это – просто-напросто заводы: металлургические, коксо-химические, цементные… Одним словом – полезная стране промышленность. Но вонь от этой полезной промышленности такая, что пассажиры в проезжающих поездах спешно закрывают окна.

А ведь кто-то выходит в этом городе и живёт тут! И работает на этих страшных заводах. И дышит всю жизнь этими лиловыми и серыми, рыжими и чёрными дымами… От этих дымов в лёгких у человека должен быть сплошной крематорий! Я не знаю, как долго живут в этом городе люди. Мне кажется, здесь жить нельзя – здесь можно только умирать.