Анатолий Землянский - После града [Маленькие повести, рассказы]

А через минуту раздалась команда строиться. Командир взвода, светя фонариком, стал проверять подгонку снаряжения. Когда круглый снопик света, скользнув по скатке Гамзата, остановился на его лопате, Чубин увидел, что чехол застегнут.

А снопик, точно обрадовавшись, перескочил на спину соседа.

Дороге не было конца. Впрочем, какая это дорога. Каша в горчичном соусе. Проезжую часть так разбило и расквасило, что иглой не нащупать сухого места. Да и по обочинам расплескало жидкую, как подогретый холодец, грязь — идешь по ней, словно по самой черной неизвестности. Может, достанет тебе только до щиколотки, а может, так сиганешь, что перельется через голенище и неприятно лизнет мокрым холодом икру. Эх, дороги…

Лейтенант Василий Шелест, от природы неугомонный и веселый, подтрунивает над собой. «Шагай, шагай, веселый следопыт. Вот только выйдешь ли ты к заветной дорожной развилке, как это было подсказано тебе на станции? Выйдешь? Ну, ну, посмотрим».

Он шагал напрямик. Шагал тем расторопно широким шагом, какой вырабатывается, видно, только у курсантов военных училищ. И если в самом начале пути, чуть отойдя от станции, Шелест еще пытался беречь глянцевый блеск своих новеньких «выпускных» сапог, то теперь он махнул на них рукой: «По прибытии наведем глянцы».

Прибытие состоялось вечером. У дорожной развилки, где лейтенанту пришлось поджидать счастливой оказии, его принял в крытый кузов залепленный грязью военный грузовик. После получасовой тряской (будто попал ты в веялку) дороги он спрыгнул у зеленой будки КПП. Грузовик проследовал в распахнувшиеся перед ним ворота.

Короткий разговор по телефону с дежурным — и вот уже крепкого склада, большеголовый и высокий солдат повел Шелеста в гостиницу. Они шли рядом, и лейтенанту виден был грубоватый профиль провожатого, его нависший над глазами с пучком черной брови лоб, костистый нос, смуглая обветренная щека.

Солдат шел молча. А Шелест не мог молчать. Неведомо откуда подкравшееся волнение взбудоражило в нем, кажется, каждую жилку. Так, видимо, бывает с любым новичком, прибывшим к первому месту службы.

Чтобы хоть немного унять-волнение, Василий решил завязать разговор.

— У вас тут, выходит, и своя гостиница есть? — он дружелюбно посмотрел на солдата. Но тот даже не повернул головы. Вынув из кармана руку, он стал что-то подбрасывать и ловить. Шелест рассмотрел — это был спичечный коробок. И еще увидел Василий лукавую усмешку на тонких, иронического склада губах своего проводника.

Солдат тем временем заговорил.

— Есть гостиница. Сейчас увидите. — Он сделал недвусмысленное ударение на слове «гостиница».

Будто не расслышав иронии, Василий продолжал спрашивать:

— А еще что хорошее есть?

Солдат снова улыбнулся.

— Есть и овощ в огороде — хрен да луковица, есть и медная посуда — крест да пуговица.

— Ого, — засмеялся Шелест, — да вам, видать, палец в рот по клади. Критичный парень, острый.

— Поживете в этой скучище, товарищ лейтенант, тоже заостритесь.

— Выходит, скучно у вас?

— Скучно.

— Что так?

— До города далеко, в деревню пойдешь — самоволкой считается. В клубе старые фильмы крутят — от них уже в глазах рябит.

— Что ж вы сами ничего не придумаете?

Солдат, подбросив коробок еще раз, спрятал его в карман.

— Кто это — сами?

— Ну, комсомольцы, молодежь. Самодеятельность бы организовали. Экскурсию.

— Эх, товарищ лейтенант, комсомольцы наши если что и делают, так это на собраниях штаны протирают. Одни говорят, другие подремывают. Словом, сами увидите. А сейчас — вот гостиница.

Он показал на приютившийся по-бедняцки в самом отдаленном уголке городка маленький, в два оконца, приземистый домик.

— Вход с той стороны. Кланяйтесь дверям, а то ушибетесь. Там вас солдат по прозванию Алеша Коротыш встретит.

Обижаться ему за столь фамильярную речь на солдата или промолчать? Василий выбрал второе и, отпустив провожатого, шагнул к домику. В передних окнах почему-то не было света, но со стороны входа, рядом с дверями, одно светилось. Шелест глянул в него и замер: у открытой печки, в которой вовсю полыхали дрова, сидел на табуретке солдат и виртуозно играл на балалайке. Лейтенант даже не понял сначала, что он делает с бедным инструментом. Балалайка то покорно лежала у него на коленях, то вдруг взлетала в воздух, скрывалась за спиной музыканта, не переставая в то же время издавать звуки, то снова замирала под лихорадочной рукой солдата. И так старательно, так звонко и чисто выпевали струны простенькую мелодию «Светит месяц», что Василию показалась она совсем новой, только что услышанной. Сам заядлый музыкант, он впервые за все время, проведенное в пути, пожалел, что не взял с собой баяна.

Солдат, будто почувствовав, что его кто-то слушает, неожиданно оборвал игру. Василий толкнул дверь и, наклонившись, шагнул через порог.

Спустя несколько дней в отдельном батальоне, куда Шелест был рекомендован секретарем комитета комсомола, состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание. Василий в первую же минуту вспомнил слова провожавшего его в гостиницу солдата о том, что тут на комсомольских собраниях «одни говорят, другие подремывают». Да и на перерывах, оказывается, не лучше. Вон как невесело встали, пошли, растекаются по всему клубу.

Какая-то струнка не выдержала у Василия, он встал, ушел за кулисы — искать начальника клуба. А через минуту, взорвав тишину, в фойе заиграл баян. Люди вздрогнули, заулыбались и потекли отовсюду на торопливый переливчатый голос. А баян будто только набирал пары, живые и разливистые переборы его с неторопливо-гортанным придыханием басов звали все властнее и ласковее.

Играл лейтенант Шелест. Белобрысый, с развалившейся надвое светлой шевелюрой, он широко улыбался и задорно выкрикивал:

— Песенники налево, плясуны направо. Кто горазд трепака?

Кончилось минутное замешательство, прекратились переглядывания, и вот уже в кругу первый «танцепроходчик» — коренастый, с короткой прической кругляш. Плавно пошел солдат, с раздумьем, с кокетством, этакой павой, потом, словно передумав, наклонился и рассыпал замысловатую дробь ладоней по голенищам, бедрам, плечам. Шелест от удивления даже головой качнул: «Лешка Коротыш и тут мастак. Ай да Лешка».

А кругом шумели:

— Поддай, Гапонов.

— Ходит хата, ходит печь…

— Коля, а ты что скромничаешь?..

Подошел комбат, слегка лысеющий, но еще моложавый, подтянутый подполковник Ремнев. Одобрительно кивнул Шелесту и, улыбаясь, загляделся на плясунов. Потом поискал кого-то глазами — нашел: по ту сторону круга стояли замполит батальона майор Шикин и секретарь парткома капитан Козырев. Переглянулись. «Нравится?» — спросили из-под густых, сросшихся на переносице бровей глаза Шикина. «Хороший парень», — взглядом же ответил капитан. Глаза Ремнева неопределенно сузились, брови вскинулись и опустились: мол, поживем — увидим.