Патрик Модиано - Свадебное путешествие

- Вам будет спокойно... - сказал он. - В вашем купе - никого.

Когда поезд тронулся, она сняла темные очки, и я снова увидел ее бледно-голубые или серые глаза.

- Удачи вам! - пожелала она.

В Марселе, когда я рылся в своей дорожной сумке, чтобы проверить, не забыл ли я паспорт, под воротником одной из рубашек обнаружил несколько банкнот. Я все думал, кому из них, ему или ей, пришла в голову мысль положить мне эти деньги. Или обоим одновременно?

Я воспользовался тем, что было 14 июля, чтобы, не привлекая ничьего внимания, проскользнуть в нашу квартиру в Сите-Верон. Вошел в подъезд, которым давно никто не пользуется, позади "Мулен-Руж". На третьем этаже есть дверь, ведущая в чулан. Перед своим мнимым отъездом в Рио-де-Жанейро я взял с собой ключ от нее - старый ключ, о существовании которого Аннет не подозревает, и предусмотрительно положил на столик у изголовья кровати тот единственный, который ей был знаком, - ключ от главной двери. Таким образом, даже если бы она догадалась, что я остался в Париже, она знала, что свой ключ я забыл и, следовательно, у меня нет никакой возможности нежданно нагрянуть в квартиру.

В комнатке темно. Ощупью я нашел ручку двери в комнату, что называлась бы детской, если бы у нас с Аннет были дети. Коридор с книгами по стенам ведет в большую комнату, служащую нам гостиной. Я шел на цыпочках, хотя риска никакого не было. Все были наверху, на террасе. Я слышал глухой шум разговоров. Жизнь продолжалась без меня. На секунду у меня возник соблазн подняться по узенькой лесенке с плетеными канатными перилами и буйками, закрепленными на стенах. Я вышел бы на террасу, похожую на палубу пассажирского лайнера, потому что мы с Аннет хотели, чтобы наша квартира создавала иллюзию, будто мы всегда в кругосветном путешествии: иллюминаторы, узкие коридоры, борт... Итак, я вышел бы на террасу, и там моментально, что называется, "воцарилась бы мертвая тишина". Потом, когда удивление прошло бы, меня бы засыпали вопросами, устроили бы праздник и веселье стало бы еще более буйным, чем обычно, - салют из бутылок с шампанским в честь возвратившегося.

Но я остановился на первой ступеньке. Нет, решительно, я никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать, не хотел давать объяснения, возвращаться в привычную жизнь. Мне бы только зайти в спальню, взять несколько летних вещей и пару легких туфель. Я тихо повернул ручку двери, но она была заперта изнутри. Внизу, на полу, полоска света. Кто-то уединился здесь в самый разгар веселья. Кто? Аннет и Кавано? Моя вдова разве не была она моей вдовой, если я решил никогда не появляться? лежала в супружеской постели с моим лучшим другом?

Я проник в смежную комнату, которая служила мне кабинетом. Дверь в спальню была приоткрыта. Я узнал голос Аннет.

- Да нет... Дорогой мой... Не бойся... Никто не может прийти и помешать нам...

- Ты уверена? Кто угодно может спуститься с террасы и зайти сюда... Особенно Кавано...

- Да нет... Кавано не придет... Я заперла дверь на ключ...

С первых же слов Аннет, по ее нежному и покровительственному тону я понял, что она не с Кавано. Потом узнал бархатный голос Бен Смидана, юноши, с которым я и Кавано познакомились в начале этого года в Клубе путешественников, пригрели его, стали его крестными отцами. Этот молодой человек хотел посвятить себя поиску останков кораблей, затонувших в Индийском и Тихом океанах. Аннет считала, что у него "лицо греческого пастуха".

Свет в спальне погас, и Аннет глухим голосом сказала:

- Не бойся, дорогой мой...

Тогда я тихо закрыл дверь и включил лампу на своем письменном столе. Порылся в ящиках и нашел старую темно-зеленую картонную папку. Зажав ее под мышкой, я вышел из комнаты, оставляя свою вдову и Бен Смидана предаваться любовным утехам.

Посреди коридора я на минуту замер, вслушиваясь в шум разговоров. Я подумал о Кавано, стоящем там, наверху, у бортика, с бокалом шампанского в руке. Вместе с остальными гостями он смотрит на площадь Бланш, похожую на маленький рыбацкий порт, гавань, куда только что причалил корабль. Если только он не заметил продолжительного отсутствия Аннет и не размышляет о том, куда же все-таки могла подеваться моя вдова.

Я вспомнил, мысленным взором увидел, как двадцать лет тому назад сидел с Ингрид и Риго в полутьме возле бунгало. Вокруг нас - взрывы хохота и громкие голоса, похожие на те, что сейчас долетают до меня с террасы. Мне примерно столько же лет, сколько было тогда Ингрид и Риго, и их поведение, казавшееся мне тогда таким странным, сегодня вечером стало для меня естественным. Я вспомнил фразу, сказанную Ингрид: "Мы притворимся мертвыми".

Я спустился по черной лестнице, вышел на задворки "Мулен-Руж" и оказался на бульваре. Пересек площадь Бланш и посмотрел наверх, на нашу террасу. Нет никакого риска, что они смогут оттуда разглядеть меня в толпе туристов из переполненных автобусов и всех тех, кто просто вышел прогуляться в праздник. Интересно, вспомнили они обо мне хоть на секундочку? Честно говоря, все они были мне симпатичны: моя вдова, Кавано, Бен Смидан и остальные гости. В один прекрасный день я вернусь и буду среди них. Я еще не знаю точной даты своего воскрешения. Надо, чтобы у меня на это достало сил и желания. А сегодня я поеду на метро до заставы Доре. Мне легко. И я отрешен от всего.

3

Когда к полуночи я вернулся, фонтаны на площади все еще светились и несколько компаний - там, я заметил, были и дети - шли к зоопарку. По случаю 14 июля его не закрывали, и звери, наверняка полусонные, сидели в своих клетках и вольерах. Почему бы и мне не отправиться с ночным визитом в зоопарк и тем самым потешить себя иллюзией, что сбылась давнишняя мечта: меня закрыли на ночь в зоопарке?

Но я предпочел вернуться в гостиницу "Доддс" и улегся в своей комнате на узкой кровати из вишневого дерева. Перечел листки, лежавшие в темно-зеленой папке: отдельные заметки и даже коротенькие главки, написанные десять лет назад. Это были наброски к проекту, что я лелеял в ту пору: написать биографию Ингрид.

Стоял сентябрь, парижский сентябрь, и тогда я впервые испытал сомнения, ту ли жизнь и профессию я себе выбрал. Отныне я должен был делить Аннет со своим лучшим другом. Зрители не хотели смотреть фильмы, которые мы с ним привозили с другого конца земли. Все эти страны с муссонами, землетрясениями, эпидемиями и непроходимыми лесами потеряли для меня очарование. А может, его никогда и не было?

Дни сомнений и тоски... У меня было пять недель передышки, перед тем как тащиться через всю Азию по маршруту, некогда избранному для "Желтой кругосветки". Я проклинал членов той экспедиции, следы колес которой я теперь обязан был отыскать. Никогда еще Париж, набережные Сены и площадь Бланш не казались мне столь привлекательными. Какая же глупость опять оставлять все это...