Мария Романушко - Вырастая из детства

А я за стенкой не сплю и всё слушаю… слушаю… так и засыпаю – под музыку и весёлый смех… мне это никогда не мешало.

Я никогда не боялась остаться одна дома, потому что в квартире всегда были соседи, и бабушка, если ей было надо, спокойно уходила по делам.

…Бабушка всё болеет, а я целыми днями леплю из пластилина. Лучше всего у меня получаются балерины. Я никогда не была в театре и не видела балета, но увидела балерину где-то на картинке – и всё! Теперь весь подоконник заставлен пластилиновыми красавицами в пачках из бумажных фантиков… А чтобы ножки у балерин были покрепче, я вставляю в них спички.

Я люблю смотреть на них, как они красуются на фоне замороженного окна… Морозные узоры на стекле – как волшебный занавес… Мне кажется: сейчас он раздвинется – и начнётся чудесный спектакль…

Письма от мамы и папы! Они пишут, что в Оренбурге очень суровая зима. И голодная. В магазинах ничего нет. Мама просит выслать каких-нибудь продуктов. Когда бабушка поправится, мы пойдём с ней на почту отправлять маме и папе посылки с разной крупой.

Бабушка обшивает белой материей посылки и очень переживает, что мама и папа в Оренбурге голодают. Она рассказывает об этом тёте Ире. Бабушка говорит:

– Страшный неурожай! Целинные земли ничего не уродили. Все надеялись на большой урожай, а всё вымерзло… В городе едят одну конину. А Лиля есть её не может. Лиля пишет: некоторые даже голубей ловят и едят. Ужас! Купить хлеба – и то проблема. Страшнейшие очереди, люди с ночи занимают… Это надо ж было получить направление в такой край! Оканчивать институт, чтобы теперь голодать! Как в войну…

И бабушка плачет.

В письмах от мамы и папы – страничка для бабушки и страничка – для меня. Они мне пишут печатными буквами, чтобы я могла прочесть сама. Они пишут, что скучают обо мне, что очень ждут весну, когда станет тепло, и мы с бабушкой приедем в Оренбург. Они пишут, что хотят купить мне куклу, которая умеет говорить «мама». А ещё умеет закрывать и открывать глаза.

Я такой куклы никогда в жизни не видала! Ни у кого во дворе такой чудесной куклы нет и в детсаду тоже. Мама спрашивает: какую я хочу – шатенку и зелёными глазами, или блондинку с голубыми глазами? И я пишу им в ответ, тоже печатными буквами, что очень скучаю и очень хочу в Оренбург. А куклу хочу с белыми волосами и голубыми глазами.

Про одно стихотворение.

Я очень люблю стихи и запоминаю их с первого раза. Если нам в саду читали днём стихи, то вечером, по дороге домой, я их бабушке рассказываю наизусть. Да так громко, и с таким чувством, что прохожие на нас оглядываются и улыбаются. А бабушка гордится мной.

А одно стихотворение довело меня до слёз. Многие дети в группе плакали, когда воспитательница нам его читала:

Когда был Ленин маленький

С кудрявой головой,

Он тоже бегал в валенках

По горке ледяной.

Камень на камень,

Кирпич на кирпич.

Умер наш Ленин

Владимир Ильич…

Портрет белокурого малыша Володи Ульянова, по фамилии Ленин, висел в нашей группе на стене – на самом видном месте. Видно, что хороший мальчик. Такой же, как мы – года четыре. И я так живо себе представляла, как он бегает в валенках по ледяной горке… И очень страшно было услышать, что этого кудрявого, милого мальчика завалили камни и кирпичи, и он, бедный, от этого умер… Наверное, случилось землетрясение, хотя в стихах про это не сказано.

Бабушка мне читала про землетрясение, – это когда земля начинает ходить ходуном, и в ней образуются страшные трещины, и всё падает и валится, и люди оказываются под этими завалами замурованные… Очень страшная книга. Какая-то историческая. Роман. Бабушка любит такие книги и читает их перед сном. И если я прошу, она читает вслух.

Я теперь страшно боюсь землетрясений. Оказывается, с мальчиком Лениным это как раз и случилось. Бедный-бедный… Когда я думаю о нём, как он там умирал под этими камнями и кирпичами, у меня каждый раз щиплет в носу и хочется плакать…

Моё первое выступление.

На новогоднем утреннике в детсаду я читаю под ёлкой стихи. Упоительный запах свежей хвои, сверкание стеклянных бус… Я читаю своего любимого Маршака. По натуре я застенчивый ребёнок и никогда раньше не выступала на детских утренниках. Но сейчас мне почему-то совсем не страшно, как будто я – это не совсем я, словно в меня вселился ещё кто-то… Мне удивительно легко, радостно, мне кажется: я вся-вся, до самой макушки, наполнена тёплыми искорками… И за спиной как будто реют два невидимых крыла…

Я ещё не знала, что на свете существует вдохновение, я даже слова такого не слыхала, но то, что я в этот момент испытывала – было именно вдохновение!

Я читаю на таком подъёме, с таким чувством! Я получаю наслаждение от каждого слова. А в зале тихо-тихо… Много народу – дети всего детсада, их родители, воспитатели и нянечки. И моя бабушка тут же. И все слушают меня. Я вижу, как они внимательно меня слушают. И от этого испытываю ещё больший восторг. Жаль, что мама и папа меня сейчас не видят…

Потом, после утренника, директор детсада и моя воспитательница меня хвалили. А чья-то мама подошла к моей бабушке и сказала: «Ваша девочка, наверное, будет актрисой. Она так прекрасно читала стихи! Дети так не читают. У ребёнка определённо талант». И бабушка прямо зарумянилась вся от этих слов. А у меня внутри всё запело…

Прощание.

Перед отъездом в Оренбург мы с бабушкой ходили в детсад прощаться с воспитательницами. Я в этот сад хожу с года жизни. Сначала меня носили на руках в ясельную группу, а потом я своими ногами топала в детсадовскую. Почти четыре года по этой дорожке. Бабушка говорит, что ей всегда жалко было меня будить по утрам и, полусонную, тащить в сад. «Но что же было делать? Дома ведь еды почти никакой не было. Очень тяжело было с продуктами в то время. А в саду всё-таки ты голодной не была». Даже когда я болела, бабушка ходила по утрам в детсад и приносила оттуда еду в судках. Нам хватало на двоих.

Но хотя я почти четыре года провела в этом заведении, никакой дружбы не запомнилось. Никакого общения. Ни одного имени не помню, ни одного лица. Деревья за окном (высокие, с широкими, узорчатыми листьями) – помню. Какого цвета чашки были (оранжевые, в белый горошек) – помню. Пустой и пыльный, окружённый глухой, высокой оградой детсадовский дворик, – помню. Здесь мы изо дня в день играли в одну и ту же игру «Гуси-гуси, га-га-га! Есть хотите? Да-да-да!» – это тоже помню. Но – ни лиц, ни имён…

Я как-то всегда была сама по себе. Меня никто как будто не замечал. Но я от этого не страдала. Я здесь не жила – я здесь отбывала.

А жила я дома, на Философской. Дома происходило всё самое интересное и важное для меня. И эта жизнь запомнилась до мелочей. А детсад… ну, что детсад? Говорят, в саду ребёнок научается общаться со сверстниками. Ну, не знаю… Может, кто-то и научается. Но это – не про меня.