Мария Романушко - Вырастая из детства

А я стояла, оцепенев… Я не могла шевельнуться. Кажется, я даже перестала дышать. Огненная спица так и торчала у меня перед глазами, пронзив меня неизведанным доселе УЖАСОМ. Я понимала, что выбеги я на три метра вперёд, и эта стрела вонзилась бы в меня…

Мысль, что сейчас, совсем-совсем близко, была СМЕРТЬ, ошеломила меня…

…Тихо-тихо вернулась я в квартиру, где мирно спали Мариша и бабушка… И никому ничего не рассказала. Даже Мишке.

Военные игры у мальчишек нашего двора были самые любимые. Играли в «белых» и «красных», в русских и немцев. Мальчишки выслеживали друг друга, гонялись друг за другом до самой тьмы… по кустам жёлтой акации…

Однажды самый старший, Витька, который был у них главный командир, сказал:

– Надо послать кого-нибудь в разведку!

– Куда? – спросили его мелкие подчинённые.

– В подвал! – сурово сказал Витька. – Кто пойдёт?

Молчание.

– Вы что, трусите? – сурово спросил Витька.

– А сам? Сам не хочешь сходить? Там же крысы! – выкрикнул кто-то смелый.

– Так мне же по должности не положено, – невозмутимо сказал Витька. – Ну что, кто пойдёт?

Я слышу этот разговор, прыгая неподалёку через скакалку.

– Давайте я схожу, – говорю я.

– Ты?!! – вытаращил на меня глаза Витька. – Там же крысы… И там, может, укрылись наши враги…

– Я не боюсь. Я схожу.

– Ну, иди…

…И я пошла в тёмный подвал. Нужно было войти через один подъезд, пройти весь тёмный подвал и выйти через другой подъезд.

И я его прошла… Я шла, сжав свои нервы в кулак, не давая им трястись. Шла и мысленно повторяла: «Моя мама ходила в лес к партизанам! Неужели я не пройду этот подвал?…» Было темно – хоть выколи глаз. Я шла на ощупь, по стеночке… Было страшно. И всё же я была сильнее своего страха. Вот – я иду, иду в этой тьме! Одна!

…Когда я вышла из другого подъезда, меня встретили ликующие крики мальчишек.

– Противника не обнаружено! – доложила я.

– Вот это девчонка! – сказал командир. – Мальчишки испугались идти, а ты – нет. Хочешь, будешь у нас разведчицей? Мы берём тебя в свою игру.

Ну, как я могла отказаться?…

Так что я ещё не раз и не два шастала по этим тёмным подвалам, борясь в одиночку со страхом, шарахаясь от крысиных шорохов, твердя себе, как заклинание: «Моя мама ходила в лес к партизанам! Моя бабушка была подпольщицей! Мой дедушка был подпольщиком! Я должна пройти этот подвал…»

И опять я напевала песенку из «Последнего дюйма», я её напевала, и она мне придавала силы:

Имелись в виду крысы, тьма и страх.

Мне было радостно осознавать, что я не такая уж и трусиха, не сопля, не размазня. Жаль, папа меня не видит! Он бы мог мною гордиться.

У меня опять проблемы с зубами. Один шатается, а два болят. Особенно по ночам. Я из-за этого не сплю. Мне это надоело. Но я больше не хочу пользоваться ниткой и дверной ручкой.

Лето. Жара. Послеобеденная маета. Во дворе пусто. Бабушка сидит дома с маленькой Маришкой. И, никому ничего не сказав, я отправляюсь в поликлинику. Я же сильная! Я чувствую себя партизанкой, разведчицей. Как мама. Она же ходила одна в лес! Неужели я не смогу сходить в поликлинику?

Поликлиника не очень далеко. Надо только перейти проспект. Так что я успеваю донести свою решимость до цели. Я подхожу к окошку регистраторши и говорю твёрдым голосом, без запинки, что мне нужна карточка. К зубному.

– А ты с кем, девочка, пришла?

– Сама.

– Сама? И что ты хочешь?

– Вырвать три зуба.

У регистраторши глаза делаются квадратные. Она зовёт кого-то из глубин картотеки. Появляются ещё две женщины в белых халатах.

– Вы только посмотрите на этого ребёнка. Сама! Сама пришла удалять зубы! И сколько же тебе лет? Скоро девять? То есть – ещё восемь? Ну, это просто… слов нет!

И они торжественно провожают меня в зубной кабинет, неся мою карточку, как драгоценность. Лето, в поликлинике безлюдно. Доктор, молодая женщина, скучает в пустом кабинете. Я мужественно усаживаюсь в холодное кресло и прошу:

– А можно сразу три вырвать? Чтобы поскорее.

Теперь у неё делаются квадратные глаза.

Ну, три сразу она мне удалять всё же не стала. Поэтому я ходила к ней три раза. И каждый раз регистраторша всплёскивала изумлённо руками:

– Ну, вы поглядите на неё! Это же чудо-ребёнок! Опять пришла!

И я себя чувствовала героиней. Ещё бы! Я – смогла! Я вспоминала, как два года назад четыре человека безуспешно пытались открыть мне рот, и мне было смешно. Вообще-то, когда она мне их дёргала, было очень даже чувствительно. Но всё же не так, как в Васильевке. По сравнению с Васильевкой – это была просто чепуха! А главное – все зубы были нормальные, молочные, без корней, как и положено.

И когда я от них избавилась, то как-то вечером, небрежно так, за ужином сказала:

– А я, между прочим, три зуба вырвала.

– Выпали, что ли? – спросила мама.

– Да нет. Сходила в поликлинику и удалила.

И тут уже у мамы и у бабушки сделались квадратные глаза.

Я хорошо закончила второй класс. У меня только одна четвёрка – по чтению. Мама говорит: «Это смешно! Ребёнок читает с четырёх лет, а ему ставят четвёрку по чтению!»

Но дело тут, конечно, не в чтении. А в моём страхе речи. Он наваливается на меня каждый раз, когда учительница вызывает меня прочесть что-нибудь вслух. И тут начинаются мои мучения…

Кто-то из мам на родительском собрании сказал моей маме: «А почему вы не отведёте свою девочку к логопеду?» А мама и слова-то такого не знала: логопед. Тут ей сразу стали давать разные советы и дали адрес школы, где принимает логопед. А дело в том, что в те времена логопед был диковинной редкостью. Мы даже не знали о его существовании, и вообще о том, что можно к кому-то пойти и рассказать о моих проблемах.

И вот мы к нему поехали, с бабушкой. Это оказалось далеко, на двух автобусах, с пересадкой в центре.

Логопед, приветливая женщина в белом врачебном халате. Она посетовала, что мы не пришли к ней раньше. Сейчас уже было лето, занятия в школе кончились, и начался ремонт. «Но пока ещё не добрались до моего кабинета, можете ко мне поездить», – сказала она.

И я стала к ней ездить. Одна. Потому что бабушка была с маленькой Маришей, и оставлять Маришу было не с кем. Но у меня хорошая зрительная память, дорогу я запомнила с первого раза. И хотя может показаться странным, что девочку, которой ещё не было девяти лет, отпускали одну на другой конец города, но в те времена дети взрослели рано. Пошёл в школу – стало быть, уже не малыш. А уж после второго класса – вообще взрослая девица!

И вот я туда ездила. Каждый день. Почти весь июнь. В эту пустую, прохладную школу, пахнущую ремонтом, где среди длинных сумрачных коридоров отыскивала кабинет логопеда.