Патрик Модиано - Вилла Грусть

Господин с собачьими глазами следил за игрой, сидя в уголке и печально покуривая "гавану". Я бы тоже с удовольствием остался в гостиной при нежном, успокаивающем розоватом свете лампы под шелковым абрикосовым абажуром, но тогда пришлось бы с ними болтать или играть в канасту. А может, их бы не смутило и мое молчаливое присутствие?.. Но я снова отправлялся в город. Ровно в четверть десятого - как раз после окончания "Новостей" - входил в зал кинотеатра "Регент" или кинотеатра при казино, более роскошный и уютный. Я нашел программу "Регента" того лета.

Кинотеатр "Регент":

15-23 июня: "Нежная и жестокая Элизабет" А.Декуан

24-30 июня: "Прошлым летом в Мариенбаде" А.Рене

1-8 июля: "Вызываем Берлин" Р.Хабиб

9-16 июля: "Завещание Орфея" Ж.Кокто

17-24 июля "Капитан Фракасс" П.Гаспар-Юи

25 июля - 2 августа: "Кто вы, доктор Зорге?" Ю.Чампи

3-10 августа: "Ночь" М.Антониони

11-18 августа: "Мир" Сюзи Вонг

19-26 августа: "Порочный круг" М.Пека

27 августа - 3 сентября: "Лес влюбленных" С.Отан-Лара

С удовольствием посмотрел бы снова какой-нибудь из этих старых фильмов...

После кино я опять выпивал бокал кампари в "Таверне". Молодежи там уже не было. Полночь - они, наверное, где-нибудь танцуют. Я смотрел на пустующие столики, стулья, на официантов, складывающих зонтики. Взгляд мой останавливался на большом подсвеченном фонтане по ту сторону площади у входа в казино. Он все время менял цвет. Я развлекался тем, что подсчитывал, сколько раз он окрасится в зеленый. Раз, два, три... Не все ли равно, как проводить время, верно? Досчитав до пятидесяти трех, я вставал. Но чаще всего мне было лень играть и в эту игру. Я просто размышлял, рассеянно потягивая вино. Помните Лиссабон во время войны? Сколько людей набивалось в бары и вестибюль отеля "Авис" со своими чемоданами и коробками в ожидании парохода, который никогда не придет? Так вот, через двадцать лет после тех событий я чувствовал себя одним из этих беженцев.

Изредка я надевал фланелевый костюм и мой единственный галстук темно-синий, с лилиями и вышивкой на изнанке "Интернэшнл Бар Флай", - мне его подарил один американец, позднее я узнал, что то был условный знак общества Анонимных Алкоголиков. По таким галстукам они узнавали своих собратьев и могли помогать друг другу. Я заходил в казино и некоторое время стоял в дверях бара "Бруммель", глядя на танцующих. Здесь были люди всех возрастов - от тридцати до шестидесяти, а иногда с каким-нибудь стройным господином лет пятидесяти приходила и совсем молодая девушка. Многонациональная, весьма "шикарная" публика плавно раскачивалась под итальянские шлягеры или ямайский танец "калипсо". Затем я поднимался наверх, в игорные залы. Тут частенько составлялись солидные партии. Самыми азартными были приезжие из соседней Швейцарии. Помню и страстного игрока египтянина с рыжими напомаженными волосами и глазами серны; задумавшись, он все теребил свои усики как у английского майора. Ставил он каждый раз не меньше пяти миллионов, и поговаривали, что это двоюродный брат короля Фарука.

Выйдя оттуда, я вздыхал с облегчением. Медленно шел по проспекту д'Альбиньи к себе на бульвар Карабасель. Никогда после не видывал я таких чудесных ясных ночей. Освещенные окна прибрежных вилл отражались в озере ослепительными бликами, яркими, словно музыка, словно звуки саксофона или трубы. Сидя на железной скамейке в шале, я дожидался последнего фуникулера. Он был тускло освещен, но в его лиловатом полумраке я чувствовал себя в абсолютной безопасности. Чего мне бояться, если грохоту войн, шуму внешнего мира не пробиться сквозь вату в оазисе вечных каникул! И кто станет искать меня здесь, среди праздных курортников?

Я выходил на первой остановке - "Сен-Шарль-Карабасель", а пустой фуникулер поднимался дальше, похожий на громадного светлячка. По коридору пансиона я пробирался на цыпочках, без башмаков, ведь сон стариков очень чуток.

3

Она сидела на одном из больших диванов в глубине холла "Эрмитажа" и не отрываясь смотрела на вертящуюся дверь, словно кого-то ждала. Я расположился невдалеке от нее и видел ее в профиль.

Рыжая. В зеленом шелковом платье. И белых туфельках на шпильках, модных в то время.

У ее ног, зевая и потягиваясь, растянулась собака. Огромный флегматичный немецкий дог, белый в черных пятнах. Зеленое, рыжее, черное, белое. От этого сочетания я как бы впал в прострацию. Вот я уже сижу рядом с ней на диване. Как же это случилось? Может, немецкий дог послужил предлогом знакомства, лениво подойдя и обнюхав меня?

Я заметил, что глаза у нее зеленые, все лицо в чуть заметных веснушках и что она немного старше меня.

В то утро мы гуляли по саду около гостиницы. Пес шел впереди. Мы следом, по аллее под сенью ломоноса с большими лиловыми и голубыми цветками. Я раздвигал зеленые кисти. Мимо газонов и зарослей бирючины. Смутно припоминаю на сложенных камнях странные, словно покрытые инеем, растения, розовый боярышник, лестницу с пустыми вазонами. Огромный партер, весь покрытый желтыми, красными и белыми георгинами. Опершись о балюстраду, мы смотрели вниз, на озеро.

Я так никогда доподлинно не узнаю, за кого же она приняла меня в первый день нашего знакомства. Быть может, за скучающего сынка миллиардеров? Но как бы там ни было, ее очень забавляло, что я ношу в правом глазу монокль - правда, не из пижонства, не для того, чтобы произвести впечатление, а просто потому, что правый глаз у меня хуже видит.

Мы умолкли. Я слышу плеск фонтанчика на лужайке неподалеку от нас. Какой-то человек в красивом костюме спускается по лестнице нам навстречу, я издалека различаю его фигуру. Он машет нам. Поправляет темные очки, утирает пот со лба. Она знакомит нас: "Рене Мейнт". "Доктор Мейнт", сейчас же поправляет он с ударением на "доктор". Улыбается натянуто. Теперь и мне следует представиться. "Виктор Хмара", - говорю я. Это имя я выдумал, заполняя анкету в пансионе.

- Вы друг Ивонны?

Она объясняет, что только что познакомилась со мной в холле "Эрмитажа" и что я читаю с моноклем. "Не правда ли, забавно? Вставьте монокль, пусть доктор полюбуется!" Я повинуюсь. "Прелестно!" - кивает Мейнт в задумчивости.

Так вот, звали ее Ивонной. А по фамилии? Фамилию я позабыл. Всего двенадцать лет пройдет, и вот уже не помнишь, как официально именовался человек, кем бы он ни был в твоей жизни. Какая-то благозвучная французская фамилия вроде Кудрез, Жаке, Лебон, Мурай, Венсен, Жербо...

На первый взгляд Рене Мейнт был старше нас. Лет этак тридцати. Невысокий, с округлым энергичным лицом и светлыми зачесанными назад волосами.

Обратно мы шли по той части парка, которую я не знал. Прямые посыпанные гравием дорожки, симметричные английские газоны с бордюром из огненно-красных бегоний и герани. И тот же нежный, успокоительный плеск фонтанчиков. Я сразу вспомнил детство, Тюильри. Мейнт предложил пропустить по рюмочке, а затем пообедать в "Спортинге".