Франсуа Мориак - Мартышка

- Давайте лучше поговорим завтра утром, я ухожу из мэрии примерно в половине двенадцатого.

Поль поняла, почему он вдруг остановился, но даже обрадовалась: это походило на сговор между ними двумя.

- Да-да, - прошептала она, - так будет лучше.

- До завтра, Гийом. Ты мне почитаешь "Без семьи".

Господин Бордас притронулся пальцем к берету, он даже не протянул ей на прощание руку. Вечерний сумрак уже поглотил его, но еще долго Поль слышала стук трости о булыжную мостовую. Мальчик тоже стоял неподвижно среди дороги, обернувшись в ту сторону, где сиял огонек в спальне Жан-Пьера Бордаса.

Мать схватила его за руку. Она даже не спросила его ни о чем: все равно из него слова не вытянешь. Впрочем, так ли уж это важно? Завтра состоится их первая встреча, их первое свидание. Она крепко сжимала ручонку Гийу и временами вздрагивала от холода, оступившись в ледяную лужу.

- Подойди к огню, - скомандовала фрейлейн, - ты же промок до нитки.

Глаза всех присутствующих обратились к Гийу. Приходилось отвечать на их вопросы.

- Ну как, не съел тебя твой учитель?

Гийу отрицательно мотнул головой.

- А что ты делал там целых два часа?

Мальчик не знал, что ответить. И правда, что он делал два часа? Мать ущипнула его за руку:

- Ты что, не слышишь, что ли? Что ты делал там два часа?

- Горошек чистил...

Баронесса воздела к потолку морщинистые руки.

- Они заставили тебя чистить горошек! Шикарно! Шикарно! - повторила она, невольно подражая жаргону своих парижских внуков Арби. - Нет, вы слышите, Поль? Учитель и его супруга теперь будут хвастаться, что заставляли моего внука чистить горошек. Это неслыханно! А кухню они не велели тебе подмести?

- Нет, бабуся, я только горошек чистил... Там было много испорченного, надо было его отбирать.

- Они сразу поняли, на что он способен, - заметила Поль.

- А по-моему, они просто не хотели пугать его для первого раза, возразила фрейлейн.

Но баронесса прекрасно знала, чего можно ждать от "таких людей", когда попадешь к ним в лапы.

- Эти люди рады издеваться над нами. Но если они надеются меня подразнить и воображают, что меня можно этим задеть, напрасно стараются...

- Если бы они плохо обращались с Гийу, - ядовито ввернула фрейлейн, - я уверена, что баронесса не потерпели бы, разве это не их внук?

Гийу заговорил громче:

- Да он совсем не злой, учитель!

- Потому что заставил тебя чистить горошек? Конечно, тебе это нравится, ты только и способен, что возиться на кухне... Но ничего, он тебя засадит за чтение, за письмо, за арифметику... И с ним дело пойдет на лад, добавила Поль. - Даты понимаешь, какой он учитель?

Гийу повторил дрожащим, тихим голосом:

- Он совсем не злой, он уже велел мне читать, он сказал, что я хорошо читаю...

Но мама, бабуся и фрейлейн уже сцепились и не слушали его. Тем хуже! Тем лучше! Он сохранит для себя одного свою тайну. Учитель велел ему читать вслух "Таинственный остров", а завтра он будет читать "Без семьи". Каждый вечер он будет ходить к господину Бордасу. И будет смотреть, сколько ему захочется, на фотографию Жан-Пьера. Он уже страстно любил Жан-Пьера. Во время рождественских каникул они непременно подружатся. Он прочтет все-все книги Жан-Пьера - книги, которых касались руки Жан-Пьера. Мысль не о господине Бордасе, а о незнакомом мальчике переполняла его счастьем, и он скрывал свое счастье от всех, сидя бесконечно долго за ужином, пока разгневанные боги, разделенные пропастью молчания, упорно не произносили ни слова, и до слуха Гийу доносилось только чавканье и громкие глотки отца. Это ощущение счастья не покидало его, когда он ощупью раздевался в уголке между манекеном и швейной машиной, когда дрожал от холода под засаленным одеялом, когда повторял слова молитвы, когда боролся против желания повернуться на живот. Он заснул, а улыбка еще долго освещала это детское, это старческое личико с мокрой, отвисшей губой. И если б его мать по примеру всех матерей поднялась к нему, постояла бы у его кроватки, благословляя на ночь своего сына, она удивилась бы этому отблеску счастья.

А в это время Леона кричала на мужа, сидевшего с журналом на руках.

- Нет, ты посмотри, что он наделал с книгами Жан-Пьера! Эта несчастная мартышка все переплеты захватала пальцами. Даже следы соплей видны! И почему это ты вдруг решил ему дать книги Жан-Пьера?

- Ну, знаешь, это ведь не святыня, и ты тоже не божья матерь...

Но раздраженная Леона закричала еще громче:

- Я не желаю, чтобы эта мартышка шлялась к нам, слышишь? Давай ему уроки где хочешь - в школе, в конюшне, но только не здесь.

Робер захлопнул журнал, подошел к очагу и сел рядом с женой.

- До чего же ты непоследовательно мыслишь, - сказал он. - То упрекала меня, что я невежливо обошелся со старой баронессой, а теперь сердишься, что я слишком любезно принял ее сноху... Признайся лучше, что ты просто боишься бородатой дамы! Бедная бородатая дама!

Оба рассмеялись.

- А все-таки ты возгордился! - сказала Леона, обнимая мужа. - Я тебя понимаю, еще бы, баронесса из замка!

- Если бы я даже хотел, боюсь, что не смог бы.

- Верно, - согласилась Леона. - Ведь ты мне сам объяснил, какая разница между мужчинами: одни всегда могут, а другие не всегда...

- Те, которые могут всегда, для этого и живут, потому что это, что ни говори, все-таки самое приятное на свете...

- А те, которые могут не всегда, - подхватила Леона (супруги десятки лет обсуждали эти давным-давно решенные, сокровенные вопросы - так повелось у них еще со времени помолвки, и всякий раз это обсуждение клало конец их спорам), - те посвящают себя богу, науке или литературе...

- Или гомосексуализму, - заключил Робер.

Леона расхохоталась и прошла в туалетную комнату, не закрыв за собой дверей. Раздеваясь на ночь, Робер крикнул:

- А знаешь, мне было бы любопытно заняться мартышкой!

Леона вышла из туалетной комнаты и со счастливой улыбкой подошла к мужу. Она заплела на ночь свои жиденькие косички и теперь, в розовой батистовой рубашке, полинявшей от стирки, казалась очень хорошенькой.

- Значит, ты откажешься?

- Только не из-за бородатой дамы, - сказал он. - Ты знаешь, что я подумал: надо прекратить все это. Вообще я зря согласился. Мы не должны иметь никаких отношений с замком. Классовая борьба - это ведь не просто так, для учебников. Она вторгается в пашу повседневную жизнь, она должна направлять все наши поступки.

Робер замолчал. Жена, скорчившись, стригла себе ногти на ногах, она явно его не слушала. Ну разве можно говорить с женщинами? Матрас громко скрипнул под его крупным телом. Леона задула свечу и прижалась к мужу. Их обдало привычным и особенно дорогим им запахом стеарина - он, этот запах, возвещал любовь и сон.

- Нет, сегодня не надо, - сказала Леона.