Юри Туулик - Салака Мурика

— Такого подарка я не заслужил.

— Бери-бери. Когда Сийри будет варить обед, пусть положит их на картошку, и почуете в доме сладкий рыбий запах.

Салачины были крепкие и сухие, как палочки, я сунул их в карман куртки. В этот момент я подумал: а не сказать ли правду? Сказать им, что не еду я к Сийри. Они все такие искренние, откровенные, трогательно добрые люди. Я сидел среди них, одинокий и скрытный. Возможно, я боялся, что они станут сочувствовать мне. Чего-то я во всяком случае боялся, ибо уста мои не раскрылись, и, к счастью, мы подошли к причалу. А когда я вылез из лодки, жгучая мысль болью пронзила голову: я лжец. До сих пор я считал себя человеком честным и не робкого десятка.

Двинул на автобус. Машина осталась у Сийри. Большую квартиру мы разменяли на две двухкомнатные. Когда дело дошло до раздела конкретных вещей, я уехал из города, сказав Сийри:

— Можешь взять абсолютно все, что считаешь нужным.

Я знал, что скорее всего она возьмет меньше, чем сверх меры. И не ошибся. Все книги она оставила мне, за исключением поваренных. Их на кухонной полке было с метр, на нескольких языках. Но даже из них она оставила четыре штуки мне. Это были книги о блюдах из салаки на финском, шведском, датском и эстонском языках, всего более тысячи рецептов. Когда-то Сийри пообещала: выйду на пенсию, приготовлю тебе тысячу блюд из салаки. Три года подряд каждый день будешь иметь новое блюдо из салаки. Эти лакомые дни на старости теперь не состоятся.

В автобусе было немного пассажиров. Августовский день казался теплым и солнечным, народ, видно, еще на пляжах наслаждается летом. Просмотрев газеты, я расстелил одну из них на коленях, вынул из кармана куртки сушеную рыбу и начал обрабатывать ее перочинным ножом. Правда, слово «обрабатывать» в этом контексте немного страшновато, но я не нахожу лучшего. Я отрезал ножом рыбью голову, хвост и малюсенький спинной плавник, а затем стал осторожно снимать тонкую кожицу. Салака была пересохшая, кожа не снималась, но я резал рыбу на тоненькие пластинки и совал их в рот. Во рту рыба таяла, язык разбудил свою память, я закрыл глаза и только время от времени шевелил мышцами щек да глотал слюну. Необыкновенно блаженное чувство. Это блаженство лишь на миг нарушила молодая женщина, которая демонстративно вскочила с сиденья впереди меня и села куда-то подальше. Я подумал: наверное, солнце начало светить ей прямо в глаза. Но на следующей остановке услышал, как она кому-то объясняла:

— …мерзко завоняло рыбой.

Я решил, что дело, должно быть, в супераллергии. Высохшая под крышей на сухом ветру салака никогда не воняет. У нее есть запах. У вяленой рыбы очень слабый запах тюленьего жира. А никак не вонь. Я ведь мог бы поговорить с молодой женщиной на эту тему, но у меня по-прежнему на языке были ломтики рыбы, и я не в силах был прервать свое блаженство.

На моей остановке ко мне подошел подвыпивший молокосос и довольно резко попросил:

— Папаша, дай закурить.

— Нету.

Он какое-то время сверлил меня покрасневшими глазками.

— А водка есть?

Я мотнул головой.

— А что у тебя вообще есть?

У меня во рту была салака, я не смог ответить, как положено, и повернулся к нему спиной.

— Пустое место, тьфу! а ставит себя, чертов перечник!..

Красноглазый остался у киоска со своим нелестным убеждением, я же поехал дальше, я даже не обиделся. Так как был далеко не пустое место. У меня в сумке — большой домашний хлеб и банка угря, одна рыба во рту и две штуки в кармане. А мысли мои все чаще возвращались к Элине.

Я верил, что она придет. Три месяца назад мы случайно встретились, удивительно, кажется, оба смутились. Я сказал:

— Сто лет не виделись.

Она с ходу поправила меня:

— Не сто, а пятнадцать с половиной.

— Как живешь? Или как жила?

— Тебя это действительно интересует?

— Естественно.

— Пятнадцать с половиной лет не интересовало и вдруг интересует?

— Не было возможности спросить.

— Конечно. Двадцатый век. Электричество и телефон не изобретены.

В ее глазах зажглась циничная искорка, такая же жгучая, как и когда-то.

— Пойдем выпьем кофе.

— Нет, — сказала она резко.

— Извини. Я подумал, что мы могли бы поговорить. О жизни и…

— Я знаю твою жизнь. Ты стал довольно хорошим писателем. А сегодня небрит и рубашка на тебе третий день.

— Пожалуй, право… извини.

— Жена не заботится о тебе.

— У всех много работы.

— Если бы любила, то заботилась бы.

Она сказала это с такой стремительной злостью, что я стал вдруг беспомощным и ранимым, я должен был защищаться. И поэтому сказал:

— Если хочешь знать, у меня и нет сейчас жены!

Я сразу же понял, что это было для нее неожиданностью. Она попыталась скрыть это, сделала равнодушное лицо и перевела разговор на другое:

— Когда-то у тебя в шкафу висело по крайней мере полдюжины чистых и выглаженных рубашек.

— Эта слабость сохранилась у меня до сих пор. Приходи посмотри… пойдем сразу посмотрим.

— Нет.

Ее решительность была гнетущей по форме. Но я помнил ее манеру неразделимо соединять жизнь и игру, я уловил тон, который больше не был ни унизительным, ни ужасным для меня. Ее надо было атаковать встречно. Я спросил:

— Как тебя теперь зовут?

— Все так же, как и прежде. Лийна.

Да. Ее никогда не звали Элиной. Так было только в паспорте.

Я спросил:

— Есть у тебя другие имена?

— Естественно. Почему же нет?

Она назвала свою новую фамилию. Я протянул ей свою визитную карточку: «Благодарен за всякое внимание». Вот тогда-то и прозвучал неожиданный ответ:

— Приду проведать тебя десятого августа в шесть часов вечера. Будь дома!

В тот раз это значило точно сто дней ожидания. Я надеялся, что она за это время даст о себе знать, позвонит или напишет. Но нет. Нет. И это было на нее похоже. У нее был гордый характер. Когда я однажды предпочел ей Сийри, она резко ушла из моей жизни, не оглядываясь. Такой уход невозможно было забыть. Я очень долго чувствовал себя проигравшим.

Угри в банке растаяли. Это была плохая новость. Угри лежали в сумке рядом с теплым домашним хлебом, они и должны были растаять. Я быстро переложил рыбу в холодильник, чтобы она успела застыть. Угри обязательно должны быть на столе, угри должны были смягчить — смягчить? — что смягчить? Возможно, это было не то слово, как писатель я должен был найти более точное слово. Но теперь я уже смирился с мыслью, что если Лийна придет, то на столе между нами будет банка угрей как утешение. Я настежь распахнул окна во всех комнатах. Заглянул в шкаф, пересчитал рубашки. Их было достаточно, все чистые и выглаженные. Оставил дверь шкафа приоткрытой, чтоб видно было.

Моя новая квартира была в доме-башне на пятнадцатом этаже. Я все еще не привык к обзору с верхотуры. Из восточных окон я видел бесконечные крыши и далекие башни большого города, на севере голубела вода. Эта вода — Финский залив — была в нескольких километрах, шум августовского моря не достигал сюда. Целый город жил не слыша шума моря.