Симона Бовуар - Мандарины

— Мистера Филиппа Дэвиса.

— Я позову его.

Внезапно сердце мое отчаянно заколотилось. Минутой раньше я располагала Филиппом по своему усмотрению, я вызывала его в Нью-Йорк, я укладывала его в мою постель. Но он существовал сам по себе, и теперь я зависела от него; в этом узком застенке я была одна, без защиты.

— Алло!

— Филипп? Это Анна.

— Анна! Как я рад вас слышать!

Он говорил по-французски с медлительным совершенством, показавшимся мне вдруг зловещим.

— Я звоню из Нью-Йорка.

— Знаю. Дорогая Анна, после того, как вы уехали, в Хартфорде стало так скучно! Ваши путешествия были удачными?

Как близок его голос! Он касается моего лица. Но сам Филипп внезапно стал очень далек; рука моя на черном эбоните телефонной трубки повлажнела. Я бросаю слова наугад:

— Мне хотелось бы рассказать вам о них. Вы говорили, чтобы я дала вам знать о своем возвращении. Вы могли бы приехать в Нью-Йорк до моего отъезда?

— Когда вы уезжаете?

— В субботу.

— О! — молвил он. — О! Так скоро! — Наступило короткое молчание. — На этой неделе я должен ехать к друзьям на Кейп-Код, я обещал.

— Как жаль!

— Да, жаль! Вы не можете отложить отъезд?

— Не могу. А вы не можете перенести эту поездку?

— Нет, это невозможно! — ответил он удрученно.

— Ну что ж, встретимся летом в Париже, — сказала я с притворным оживлением. — Лето не так далеко.

— Мне очень жаль!

— Мне тоже жаль. До свидания, Филипп. До лета.

— До свидания, дорогая Анна. Не забывайте меня совсем.

Я повесила влажную от пота трубку. Сердце мое успокоилось, и я почувствовала какую-то пустоту внутри. Я пошла к Вильсонам. Было много народа, мне дали в руки стакан, мне улыбались, называли меня по имени, ловили за руку, за плечо, приглашали направо, налево, я записывала назначенные встречи в записную книжку, а в груди ощущала все ту же пустоту. С разочарованием своего тела я смирилась, но выносить эту пустоту было тяжело. Они улыбались, говорили, я говорила, улыбалась, в течение всей следующей недели мы будем говорить и улыбаться, а потом никто из них не вспомнит больше обо мне, да и я о них; страна эта была вполне реальной, я тоже — вполне живой, и вот я уеду, ничего не оставив позади и ничего не взяв с собой. Не переставая улыбаться, я вдруг подумала: «А если позвонить в Чикаго?» Я могла позвонить Брогану тем же вечером и сказать ему: «Я еду». Если он не хочет больше меня видеть, что ж, он об этом скажет: какая разница? Два отказа ничуть не хуже, чем один. Снова кому-то улыбаясь, я с возмущением подумала о себе: мне не удалось заполучить Филиппа, и теперь я собираюсь броситься в объятия Брогана! Что за нравы самки в период течки? По правде говоря, мысль о том, чтобы переспать с Броганом, меня особо не грела, я полагала, что в постели он скорее неловок; я даже не была уверена, что новая встреча с ним доставит мне удовольствие; я провела с ним всего полдня и подвергалась риску испытать глубочайшее разочарование. Без всякого сомнения, план этот был глупым, мне хотелось двигаться, суетиться, чтобы скрыть от себя свою неудачу, именно так и делают настоящие глупости. Я решила остаться в Нью-Йорке и продолжала записывать намеченные встречи: выставки, концерты, ужины, увеселительные прогулки — неделя пролетит быстро. Когда я вновь очутилась на улице, большие часы на Гремерси-сквер показывали полночь; в любом случае звонить было поздно. Нет, не поздно; в Чикаго всего лишь девять часов, Броган читал у себя в комнате или писал. Я остановилась у светящейся витрины драгстора. «Не хочется думать, что я вас никогда не увижу». Я вошла, разменяла в кассе деньги и попросила соединить меня с Чикаго.

— Льюис Броган? Это Анна Дюбрей. Никакого ответа.

— Это Анна Дюбрей. Вы меня слышите?

— Прекрасно слышу. — Он добавил на безобразном французском, радостно запинаясь на каждом слоге: — Здравствуйте, Анна. Как дела?

Голос был не так близок, как голос Филиппа, но сам Броган казался менее далеким.

— На этой неделе я могу приехать в Чикаго на три-четыре дня, — сказала я. — Как вы на это смотрите?

— В Чикаго сейчас отличная погода.

— Но если я приеду, то лишь для того, чтобы встретиться с вами. У вас есть время?

— У меня полно времени, — весело отвечал он. — Все время — мое.

На секунду я заколебалась; это оказалось чересчур легко: один говорил нет, а другой — да, причем с одинаковым безразличием, но отступать было слишком поздно, и я сказала:

— Тогда я прилечу завтра утром первым же самолетом. Закажите мне номер в гостинице, но чтобы она была не самой лучшей в Чикаго. Где мы встретимся?

— Я приеду за вами в аэропорт.

— Хорошо. До завтра.

Наступило молчание; и вдруг я узнала голос, который три месяца назад сказал мне: «Возвращайтесь», он произнес:

— Анна! Я так рад, что снова вас увижу!

— Я тоже рада. До завтра.

— До завтра.

Это был его голос, это был действительно он, такой, каким я помнила его, и он меня не забыл; подле него я буду ощущать тепло, как минувшей зимой. Внезапно я обрадовалась, что Филипп ответил: «нет». Все будет просто. Мы поговорим немного при рассеянном свете какого-нибудь бара; он скажет: «Вы отдохнете у меня». Мы сядем рядом на мексиканское покрывало, я буду покорно слушать Шарля Трене, и Броган обнимет меня. Нас ждет не бог весть какая потрясающая ночь, но он будет счастлив ею, я в этом не сомневалась, и этого довольно для моего счастья. Я легла спать, волнуясь при мысли, что меня ждет мужчина, собираясь прижать к своему сердцу.

Он меня не ждал; в зале никого не было. «Плохое начало». — подумала я, садясь в кресло. Я была явно растеряна и с тревогой говорила себе, что поступила неосмотрительно. «Звонить Брогану или не звонить?» Я одна играла в эту игру и вот теперь оказалась брошенной в безрассудное предприятие, успех которого зависел уже не от меня; все, что я могла сделать, это следить за движением стрелок на циферблате, которые никуда не спешили; такая пассивность испугала меня, и я попыталась успокоить себя. В конце концов, если все обернется плохо, я смогу найти предлог, чтобы завтра же вернуться в Нью-Йорк; в любом случае через неделю скобки будут закрыты: в безопасности привычной жизни я снисходительно улыбнусь своим воспоминаниям, смешным или трогательным. Моя тревога улеглась. Когда я открыла сумочку, чтобы найти в записной книжке номер телефона Брогана, я уже проверила все запасные выходы и была защищена от любых случайностей. Подняв голову, я увидела, что он стоит передо мной {99} 99 ...я увидела, что он стоит передо мной... — Первый день, проведенный де Бовуар с Олгреном, «похож на тот, который в "Мандаринах" Анна проводит с Льюисом: смущение, нетерпение, взаимное непонимание, усталость и наконец прорыв к глубокому единению» (Beauvoir 1963: 341). Писательница признавалась, что рассказала о любви Анны к американскому писателю ради удовольствия переложить на язык романа (то есть, в соответствии со взглядами де Бовуар, «спасти») событие, которое было у нее на сердце. , обволакивая меня целиком своей сдержанной усмешкой. Я была удивлена не меньше, чем если бы на другом конце света встретила его призрак.