Симона Бовуар - Мандарины

— А как, ты думаешь, я могу завязать с кем-то отношения, если не буду трахаться? Женщины наводят на меня тоску, мне интересно только с парнями; но если я хочу встречаться с ними, приходится с ними спать, у меня нет выбора. Вот только есть такие, кто делает это более или менее часто, более или менее долго. Ламбер же — все время, и этому нет конца. — Она засмеялась. — Думаю, как только он им не пользуется, ему начинает казаться, будто его и вовсе нет!

Один из парадоксов Надин заключается в том, что ей довелось узнать не одну постель, не моргнув глазом, она говорит грубые непристойности, а между тем в отношении своей сексуальной жизни отличается крайней обидчивостью. Когда Ламбер позволял себе, а делал он это нередко, намекнуть на их близкие отношения, она вся ощетинивалась.

— Есть одна вещь, в которой ты, похоже, не отдаешь себе отчета, — сказала я. — Дело в том, что Ламбер любит тебя.

Она пожала плечами.

— Ты никак не хочешь понять, — рассудительно заметила она. — В своей жизни Ламбер любил только одну женщину — Розу. А после искал утешения и подобрал первую попавшуюся девушку — меня; но сначала у него не было даже желания спать со мной. Только когда он узнал, что Анри это делал, у него возникли такие мысли; я ведь совсем не в его вкусе. Иметь при себе женщину ему кажется более мужественным, чем бегать по шлюхам, и к тому же гораздо удобнее. Так что дело не во мне, я не в счет.

Она обладала даром так ловко мешать правду с ложью, что я была сражена тем, какое усилие от меня требовалось, чтобы опровергнуть ее слова, и потому едва слышно сказала:

— Ты все путаешь.

— Нет. Я знаю, что говорю, — ответила она.

Дело кончилось тем, что Надин надела чистое платье и они отправились в Париж, но вернулись еще угрюмее, чем когда бы то ни было. И вскоре разразилась новая сцена. В то утро я как раз работала в саду, грозовое небо давило на меня, прижимая к земле. Ламбер читал рядом со мной, Надин вязала. «По сути, — сказала она мне накануне, — каникулы страшно утомительны, каждый день надо придумывать себе занятие». Она явно скучала; с минуту она не сводила глаз с затылка Ламбера, словно силой взгляда пыталась заставить его повернуть голову, потом не выдержала.

— Ты еще не кончил Шпенглера? {105} 105 Шпенглер Освальд (1880—1936) — немецкий философ и историк, автор книги «Закат Европы» (1916—1920), в которой мифу о прогрессе исторического развития противопоставлено пессимистическое учение о культуре как множестве замкнутых «организмов».

— Нет.

— Когда кончишь, дашь мне.

— Ладно.

Надин не могла видеть в чьих-то руках книгу, чтобы не потребовать ее; она уносила ее к себе в комнату, и стопка произведений, населявших ее будущее, бесполезно росла; на самом деле читала она очень медленно, с какой-то неприязнью, и через несколько страниц уставала.

— Говорят, это в высшей степени глупо! На этот раз Ламбер поднял голову:

— Кто тебе это сказал? Твои дружки коммунисты?

— Всем известно, что Шпенглер дурак, — уверенно заявила она. И, растянувшись на земле, проворчала: — Ты бы лучше прокатил меня на мотоцикле.

— О! Мне совсем не хочется, — сухо ответил Ламбер.

— Могли бы пообедать в Мениле и погуляли бы в лесу.

— И попали бы под дождь: посмотри на небо.

— Дождя не будет. Скажи уж лучше, что не желаешь поехать прогуляться со мной.

— Да, мне не хочется гулять, я только что сказал тебе это, — нетерпеливо ответил он.

Надин поднялась.

— Ну что ж, а мне не хочется торчать весь день на этой капустной грядке. Я возьму мотоцикл и прогуляюсь без тебя. Дай мне ключ от противоугонного устройства.

— Ты с ума сошла, ты же не умеешь водить мотоцикл.

— Я уже водила, дело нехитрое, и вот тебе доказательство — ты же умеешь это делать.

— На первом повороте ты сломаешь себе шею. Ничего не поделаешь. Ключ я тебе не дам.

— Да тебе плевать на то, что я сломаю себе шею! Ты боишься, что я испорчу твою игрушку, вот и все. Гнусный эгоист. Я желаю получить этот ключ!

Ламбер даже не ответил. Надин застыла на мгновение, устремив взгляд в пустоту, затем встала, схватила большую корзинку, служившую ей сумкой, и бросила мне:

— Я проведу день в Париже. Мне здесь надоело.

— Повеселись хорошенько.

Она умело выбрала свою месть. Ламбер наверняка будет страдать, зная, что Надин проводит в Париже время с товарищами, которых он ненавидит. Он провожал ее глазами, пока она не вышла из сада, затем повернулся ко мне.

— Я не понимаю, почему наши споры так быстро обостряются, — огорченно сказал он. — А вы понимаете?

Впервые он заводил со мной интимный разговор. Я колебалась, но раз уж он готов был выслушать меня, самое лучшее, что можно было сделать, это, безусловно, попытаться поговорить.

— В значительной мере тут виновата Надин, — сказала я. — Любой пустяк ее возмущает, тогда она становится несправедливой и агрессивной. Но поймите хорошенько: именно потому, что Надин ранима, она и говорит обидные вещи.

— Могла бы понять, что и другие тоже ранимы, — с обидой произнес Ламбер. — Иногда она чудовищно бесчувственна.

Вид у него был такой растерянный и такой юный: свежий цвет лица, немного вздернутый нос и плотоядные губы — черты чувственные и беспомощные, в которых угадывалось колебание между чересчур сладкими мечтами и слишком строгими запретами. И я решилась:

— Видите ли, чтобы понять Надин, надо вернуться в ее детство.

То, что я тысячу раз повторяла про себя, я рассказывала Ламберу как могла; он молча слушал меня, вид у него был взволнованный. Когда я произнесла имя Диего, он жадно прервал меня:

— А правда, что он был необычайно умен?

— Правда.

— И он писал хорошие стихи? У него был талант?

— Думаю, да.

— И ему было всего семнадцать лет! Надин восхищалась им?

— Надин никогда не восхищается. Нет, больше всего ее привязывало к Диего то, что он принадлежал ей безраздельно.

— Я ведь тоже ее люблю, — с грустью сказал Ламбер.

— Она в этом не уверена, — заметила я. — Она всегда боится, что вы сравниваете ее с другой.

— Я гораздо больше привязан к Надин, чем когда-либо был привязан к Розе, — прошептал он.

Подобное заявление удивило меня: несмотря ни на что, я разделяла предубеждения Надин.

— А вы говорили ей об этом?

— Такие вещи не говорят.

— Как раз такие вещи ей и хотелось бы услышать. Он пожал плечами.

— Она прекрасно видит, что вот уже больше года я живу только для нее.

— Она уверена, что речь идет всего лишь о своего рода товариществе. Попробую вам объяснить. Как женщина, она не верит в себя: ей надо, чтобы ее любили как женщину.

Ламбер сказал в нерешительности:

— Но с ней и в этом плане трудно разобраться. Возможно, мне не следовало бы говорить вам это, но я ничего не понимаю, я теряюсь. Если в какой-то вечер между нами ничего не происходит, она чувствует себя оскорбленной; однако все любовные жесты ее шокируют, поэтому она остается ледяной и сердится на меня...