Симона Бовуар - Мандарины

— Могу я увидеть господина Турнеля? Меня зовут Анри Перрон. Мне поручено передать ему послание.

— Напишите, пожалуйста, вашу фамилию и цель визита, — ответила секретарша, протягивая Анри отпечатанный бланк.

Он достал авторучку: цель? Уважение несбыточной мечты; Анри знал, насколько бесполезен его демарш; конфиденциально — написал он.

— Вот, пожалуйста.

Секретарша со снисходительным видом взяла карточку и направилась к двери; ее улыбка, достоинство ее движений яснее ясного показывали, что глава кабинета слишком важный господин, чтобы его беспокоили без предупреждения. Анри с жалостью взглянул на толстый белый конверт, который держал в руке; это конец комедии, но теперь уже нельзя было уйти от действительности: бедный даш Виернаш натолкнется на жестокий ответ или на молчание.

Вновь появилась секретарша:

— Господин Турнель с удовольствием назначит вам встречу на ближайшее время; вы можете оставить мне ваше послание, я сейчас же передам его.

— Большое спасибо, — сказал Анри и протянул ей конверт: никогда он не казался ему таким нелепым, как в руках этой уверенной молодой женщины. Ладно, в конце концов он сделал то, что его просили сделать, остальное его уже не касалось. Он решил зайти в Красный бар; то было время аперитива, Лашом наверняка там, и ему хотелось поблагодарить его за статью. Открыв дверь, Анри увидел Надин, сидевшую между Лашомом и Венсаном.

— Тебя не часто встретишь, — сердито сказала она.

— Я работаю.

Он сел рядом с ней и заказал джин.

— Мы говорили о тебе, — весело заметил Лашом, — о твоем интервью в «Ландемен»; хорошо, что ты об этом сказал: я имею в виду союзническую политику в Испании.

— А почему вы сами об этом не говорите? — спросил Венсан.

— Мы не можем, по крайней мере сейчас, но хорошо, что кто-то это сделал.

— Забавно! — молвил Венсан.

— Ты не хочешь ничего понимать, — сказал Лашом.

— Я все прекрасно понимаю.

— Нет, не понимаешь.

Рассеянно слушая, Анри выпил свой джин. Лашом не упускал возможности объяснить настоящее, прошлое и будущее, исправленные и дополненные партией; но сердиться на него было нельзя: в двадцать лет он сразу открыл для себя в маки приключение, товарищество, коммунизм, это извиняло его фанатизм. «Он мне нравится, потому что я оказал ему услугу», — с усмешкой подумал Анри. В течение трех месяцев он прятал его в квартире Поль, достал ему фальшивые документы и на прощание сделал подарок: отдал свое единственное пальто.

— Послушай, — резко прервал их Анри, — я благодарю тебя за твою статью — очень симпатичная, правда.

— Я написал то, что думал, — заметил Лашом. — Впрочем, со мной все согласны: книга замечательная.

— Да, забавно, — сказала Надин. — Все критики разом согласны: можно подумать, что они кого-то хоронят или присуждают премию за добродетель.

— Пожалуй! — согласился Анри. «Гадючка, — подумал он не без досады. — Она в точности нашла те самые слова, которые я не хотел говорить себе». Он улыбнулся Лашому: — Ты обмишурился лишь в одном: никогда мой герой не станет коммунистом.

— А кем же другим, по-твоему, он станет? Анри засмеялся:

— Пожалуй, тем, кем стал я! Лашом тоже засмеялся:

— Вот именно! — Он посмотрел Анри в глаза: — Меньше чем через полгода СРЛ перестанет существовать, и ты поймешь, что индивидуализм не оправдывает себя. И вступишь в компартию.

Анри покачал головой:

— Так я приношу вам гораздо больше пользы. Ты очень доволен, что я заговорил вместо вас. Чему это поможет, если «Эспуар» будет твердить то же, что «Юма»? Я делаю более полезную работу, пытаясь заставить людей думать, поднимая вопросы, которых вы не ставите, говоря определенные истины, которых не говорите вы.

— Надо делать эту работу, став коммунистом, — сказал Лашом.

— Но мне тогда не дадут!

— Ну почему же. Разумеется, в настоящий момент в партии слишком много сектантства; однако виной тому обстоятельства, это не продлится до бесконечности. — Лашом заколебался: — Не говори никому, но мы с ребятами надеемся вскоре получить свой журнал, журнал, так сказать, не совсем в русле, где можно будет выражать свое мнение совершенно свободно.

— Журнал — это не ежедневная газета, — возразил Анри. — А что касается свободы, хотелось бы посмотреть. — Он дружелюбно взглянул на Лашома: — И все-таки это будет здорово, если ты получишь свой собственный журнал. Думаешь, выйдет?

— Есть все шансы.

Венсан наклонился вперед и сказал, глядя на Лашома с вызовом:

— Если ты действительно волен в своих высказываниях, объясни товарищам, что гнусно принимать с распростертыми объятиями так называемых раскаявшихся мерзавцев.

— Мы? Мы принимаем с распростертыми объятиями коллаборационистов? Расскажи это читателям «Фигаро», пускай немного повеселятся.

— Есть куча подлецов, которых вы втихомолку оправдываете.

— Не вноси путаницу, — возмутился Лашом. — Когда решают забыть и простить, значит, человек не пропащий, его можно вернуть.

— Если так рассуждать, почем знать, а может, те парни, которых тогда прикончили, тоже не были пропащими?

— В тот момент вопроса не вставало: их следовало убить.

— В тот момент! Я их убивал на всю жизнь! — Венсан хитро улыбнулся. — Но скажу тебе одну бесспорную вещь: все они были дерьмом, все без исключения; а что остается сделать, так это прикончить тех, кого забыли.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Надин.

— Я хочу сказать, что следует организоваться, — ответил Венсан. Его глаза искали взгляда Анри.

— Каким образом? Организовать карательные экспедиции? — со смехом сказал Анри.

— Тебе известно, что в Марселе они хватают всех участников Сопротивления как уголовников? — спросил Венсан. — Так что, позволить им это делать?

— Терроризм — это не средство, — возразил Лашом.

— Нет, — согласился Анри. Он взглянул на Венсана. — Мне рассказывали о бандах, которые разыгрывают из себя поборников справедливости. Если речь идет о сведении личных счетов, я понимаю. Но те, кто воображает, будто спасет Францию, убивая то тут, то там коллаборациониста, — это больные люди или кретины.

— Я знаю: самое разумное вступить в компартию или СРЛ! — заметил Венсан и покачал головой. — Вы меня не заманите.

— Обойдемся без тебя! — дружеским тоном сказал Анри. Он встал, Надин следом за ним.

— Я пойду с тобой.

Она вошла во вкус и стала изображать из себя женщину; попыталась подкраситься; однако ее ресницы походили на колючки морского ежа и под глазами остались черные полосы. Как только они оказались на улице, она спросила:

— Ты пообедаешь со мной?

— Нет, у меня дела в редакции.

— В такое время?

— В любое время.

— Тогда поужинаем вместе.

— Нет, я допоздна задержусь в газете. А потом пойду к твоему отцу.