Симона Бовуар - Мандарины

Но я не ответила и несколько дней спустя с мучительным беспокойством все еще спрашивала совета, словно речь шла об экспедиции к центру земли.

— Вы согласились бы на моем месте?

— Конечно, — с удивлением отвечал Анри.

Было это в ту ночь, когда огромные светящиеся буквы V победоносно рассекали парижское небо; гости принесли шампанское, пластинки; я приготовила ужин и всюду поставила цветы. Надин осталась у себя в комнате под предлогом срочной работы: она бойкотировала праздник, который в ее глазах на деле был годовщиной смерти.

— Странный праздник, — говорил Скрясин. — Это не конец, это только начало: начало настоящей трагедии.

По его мнению, третья мировая война уже началась.

— Не изображайте Кассандру {73} 73 Кассандра — в греческой мифологии дочь царя Трои Приама, которую Аполлон наделил пророческим даром; когда Кассандра отвергла влюбленного бога, тот сделал так, что ее пророчествам никто не верил. , — весело сказала я ему. — В рождественскую ночь вы уже предрекали нам бедствия: думаю, вы проиграли ваше пари.

— Мы не заключали пари, — возразил он, — да и года еще не прошло.

— Во всяком случае, пока что французы не утратили интереса к литературе. — Я призвала в свидетели Анри: — В «Вижиланс» получают невероятное количество рукописей, не так ли?

— Это лишь доказывает, что Франция выбрала судьбу Александрии, — сказал Скрясин. — Я предпочел бы, чтобы у «Вижиланс» не было такого успеха и чтобы столь значительной газете, как «Эспуар», не угрожала ликвидация.

— Что ты такое говоришь? — с живостью спросил Анри. — У «Эспуар» все в полном порядке.

— Мне сказали, что вам придется искать частных субсидий.

— Кто тебе это сказал?

— Ах, я уже не помню: ходит такой слух.

— Это ложный слух, — сухо заметил Анри.

Похоже, настроение у него было неважное, что выглядело странно: остальные, напротив, казались веселыми, даже Поль, даже Скрясин, которого хроническое отчаяние отнюдь не приводило в уныние. Робер рассказывал истории другого мира, истории из двадцатых годов; Ленуар и Жюльен вспоминали вместе с ним те экзотические времена; два американских офицера, которых никто не знал, потихоньку напевали балладу Far West {Дальний Запад (англ.)}, и какая-то Wac {Женщина-военнослужащая (англ.)} спала, забившись в угол дивана. Несмотря на прошлые драмы и грядущие трагедии, эта ночь была праздничной ночью, я в этом не сомневалась, и вовсе не из-за песен и фейерверков, а потому, что мне хотелось смеяться и плакать одновременно.

— Пошли посмотрим, что делается на улице! — предложила я. — Потом вернемся ужинать.

Все с восторгом согласились. Без особого труда мы добрались до входа в метро и вышли на станции площадь Согласия; но выбраться на саму площадь оказалось не так-то просто, лестница была заполнена людьми; чтобы не потеряться, мы крепко держались за руки, но в тот момент, когда мы поднялись на последнюю ступеньку, толпа всколыхнулась с такой силой, что я от толчка выпустила руку Робера и оказалась одна с Анри, нас развернуло спиной к Елисейским полям, тогда как мы собирались идти по ним вверх. Поток увлек нас к Тюильри.

— Не пытайтесь сопротивляться, — посоветовал Анри. — Скоро мы все опять соберемся у вас. Остается следовать течению.

В окружении песен и смеха нас вынесло на площадь Оперы, багровую от огней и драпировок; было немного страшно: если споткнешься или упадешь, сразу затопчут ногами, и в то же время зрелище казалось волнующим; ничего еще не было завершено, прошлое не воскреснет, будущее неясно, но настоящее торжествовало, и оставалось лишь отдаться его власти — с ощущением пустоты в голове, с пересохшим ртом, с сильно бьющимся сердцем.

— Не хотите ли выпить по стаканчику? — предложил Анри.

— Если это возможно.

Медленно, со многими уловками нам удалось выбраться из толпы посреди улицы, поднимавшейся к Монмартру; мы вошли в какое-то кабаре, заполненное американцами в мундирах, бормотавшими песни, и Анри заказал шампанское; в горле у меня пересохло от жажды, усталости, волнения, и я залпом выпила два бокала.

— Ведь сегодня праздник, правда? — сказала я.

— Конечно.

Мы дружелюбно взглянули друг на друга; я редко чувствую себя с Анри непринужденно, нас разделяет чересчур много людей: Робер, Надин, Поль; но этой ночью он казался таким близким, да и шампанское прибавило мне смелости.

— Однако вид у вас совсем невеселый.

— Да. — Анри протянул мне сигарету. Он и правда выглядел невеселым. — Я все думаю, кто распространяет слухи, будто «Эспуар» испытывает трудности. Вполне возможно, что это Самазелль.

— Вы его не любите? — спросила я и добавила: — Я тоже. До чего утомительны эти люди, которые нигде не появляются без своего персонажа.

— Однако Дюбрей высоко его ставит, — заметил Анри.

— Робер? Он считает его полезным, но не испытывает к нему симпатии.

— А разве есть разница? — спросил Анри.

Его интонация показалась мне не менее странной, чем вопрос.

— Что вы хотите сказать?

— В настоящее время Дюбрей настолько увлечен тем, чем занимается, что его симпатия к людям измеряется их полезностью — ни больше, ни меньше.

— Но это совсем не так, — с негодованием возразила я. Он насмешливо взглянул на меня:

— Я спрашиваю себя, питал бы он все еще дружеские чувства ко мне, если бы я не открыл для СРЛ двери «Эспуар».

— Он был бы разочарован, — ответила я, — разумеется, он был бы разочарован, но лишь в силу тех причин, которые и вас заставили пойти на это, только и всего.

— О! Согласен, такого рода предположения просто глупы, — с излишней поспешностью заявил Анри.

Я задавалась вопросом, а не показалось ли ему, будто Робер поставил его перед выбором: он может быть резок, когда любой ценой желает добиться своего; мне было бы очень жаль, если бы Робер обидел Анри; он и сам достаточно одинок, ему ни в коем случае не следовало терять эту дружбу.

— Чем больше Робер дорожит людьми, тем большего он от них требует, — сказала я. — На примере Надин я отлично поняла это: с той минуты, как он перестал ожидать от нее слишком многого, он отчасти отстранился от нее.

— Ах, но это разные вещи — быть требовательным в интересах другого или в своих собственных; в первом случае — это доказательство привязанности...

— Но для Робера нет разницы между тем и другим! — возразила я. Обычно мне претит говорить о Робере; но я во что бы то ни стало хотела

рассеять обиду, которую угадывала у Анри.

— Воссоединение «Эспуар» и СРЛ в его глазах было необходимостью, и, значит, вы должны были это признать. — Я спрашивала Анри взглядом: — Вы думаете, он слишком легко распорядился вами? Но это из уважения.

— Я знаю, — с улыбкой сказал Анри. — Он охотно навязывает другим свои убеждения: признайтесь, это в какой-то мере империалистическая форма уважения.