Джон Апдайк - Бабушки-дедушки

Бывшие Маплы развелись за несколько лет до того, как Джудит, их старший ребенок, вышла замуж и собралась рожать. Она жила с мужем, компьютерным программистом-фрилансером и трубадуром, в Хартфорде, на грани бедности. Джоан Мапл, теперь носившая фамилию Вандерхейвен, сказала Ричарду Маплу по телефону, что она и Энди, ее муж, собираются приехать в Хартфорд, на роды, которые будут вызываться искусственно.

— Это смешно! — заявила Рут, жена Ричарда. — Женщине за тридцать, у нее есть муж. Суетящиеся вокруг нее разведенные родители — это не просто глупость, а жестокость. Я рожала первенца на Гавайях, моя мать в это время была во Флориде, мы обе так захотели. Когда рожаешь, требуется пространство, воздух, главное — дышать. — Вспоминая собственное разрешение от бремени, происходившее естественным путем, она демонстративно запыхтела. — Оставьте свою бедную дочь в покое! Ей понадобилось целых десять лет, чтобы преодолеть ваше жуткое воспитание!

— Джоан говорит, что Джудит сама ее позвала. Если она хочет, чтобы рядом с ней была Джоан, значит, хочет и меня. Если я допущу, чтобы там оказались только Джоан и Энди, то младенец примет Энди за своего дедушку. Это сразу запечатлеется в его памяти.

— Никто, даже ребенок в возрасте одного часа, не примет Энди Вандерхейвена за члена вашей семейки, — возразила Рут. — Вы оборванцы, а Энди щеголь.

Ричард давно привык к тому, как жестко Рут воспринимает окружающий мир: это было все равно что жить в книжке-раскладушке, лишенной еще одного измерения — неопределенности. Но ему было больно думать, что его первый внук может появиться на свет, в то время как рядом не будет его. Джудит родилась в Англии, и когда он впервые ее увидел, она была туго спеленутым, плотным конвертом с круглым красным личиком. Она стала первым в его жизни младенцем, которого он взял на руки. Он ждал этого момента с опаской, боялся уронить это хрупкое бесценное создание, но оказалось, что даже новорожденные наделены силой прилипания и так удачно ложатся на руки взрослому, что тот забывает про все страхи. Дрожащая горячая головка, блуждающие глазки, как мутные капли небесной росы, сморщенное личико, источающее настоятельную волю к жизни. «Это наше общее дело, папа, — заверяло его крохотное тельце, — мы все преодолеем вместе».

Так и вышло, они вместе прошли сквозь пеленки и ночные кормления, колики и свинки, подростковые слезы и приступы глупости, уроки игры на флейте и катания на лыжах, через начальную и среднюю школу, пока не наступил час выступления выпускников, где Ричард не поверил своим глазам: его дочь, участница ансамбля длинноногих танцовщиц, синхронно с остальными застыла в финальной позе и серьезно уставилась на зрителей. Весь ансамбль вопросительно приподнял брови. «Кто мы такие?» — спрашивали они. Безмолвный ответ ошеломленного зала был очевиден: «Женщины». Никогда еще Ричард не понимал с такой отчетливостью, что ее тело оторвалось от него и принадлежит внешнему миру. И вот теперь ее тело раскалывалось, производя на свет еще одно тело. Черт возьми, он не позволит, чтобы Джоан одна приняла их внучку, превратила ее в свою исключительную собственность!

На Восемьдесят шестом шоссе, под градом слепящих стружек заката, он слушал по радио карканье диск-жокея: «Жители «мускусного штата» [1] Прозвище штата Коннектикут. , вынимайте из нафталина свои кальсоны, этим вечером нам грозит ноль градусов!» Январь выдался сухой, но снег, успевший выпасть, не растаял из-за мороза; этой ночью ожидался рекорд холода. Радиостанция передавала музыку кантри. Хартфорд, эта роща бутылочно-зеленых небоскребов на извилистом нью-йоркском шоссе, всегда привлекал его своей приятной провинциальностью. Миновав спагетти эстакад, ты оказывался там в трогательной пустоте, на обезлюдевших после вечернего часа пик улицах, посреди грандиозной ненужности этой столицы штата. Это был город без жителей, с редкими шмыгающими тенями; непонятно, кто убирал там снег. При больничном комплексе имелась подземная парковка, но он проехал несколько кварталов и нашел свободное местечко на улице. Еще не было шести часов, но уже опустилась кромешная тьма. Ричард заспешил по колючему морозу на яркие теплые огни больницы. Он приехал последним из всего этого чрезвычайно раздутого семейства, да и играл в нем, наверное, наименьшую роль. Регистраторша и ее компьютер отправили его на нужный этаж, где он долго томился в комнате ожидания, успел даже проштудировать два номера «Спортс иллюстрейтед», а потом к нему из сокровенных глубин родильного отделения выбежала Джоан, похожая на сбившуюся с ног наемную хозяйку мероприятия, считающую своим долгом обласкать любого гостя, даже самого неуместного.

Проживая в довольстве в роли миссис Вандерхейвен, она набрала вес — с Энди она, очевидно, не испытывала такого стресса, как в первом браке, — и предстала перед ним в желтом платье без пояса, с цветочками, старомодном, словно из шестидесятых. Ее лицо было шире, чем он его помнил, раскрасневшимся от важности события — как-никак она становилась бабушкой — и от тропического больничного тепла.

— Мы не знали, приедешь ты или нет, — сообщила она.

— Я же сказал, что приеду, — слабо возразил Ричард.

— Мы не знали, отпустит ли тебя Рут.

— Как она могла меня остановить? Она одобрила мою поездку и напутствовала словами: «Поцелуй их всех за меня».

Джоан покосилась на него, неуверенная, как часто бывало, в степени его ироничности. За годы, прошедшие после развода, она лишилась ресниц, волосы над широким лбом поседели.

— Час назад ей отвели воды, — стала она рассказывать, — и теперь мы сидим и ждем схваток. Джуди держится молодцом, хотя ей, конечно, страшновато.

Последнее относилось и к самой Джоан; при нем она робела. Их телефонные переговоры, долго продолжавшиеся, несмотря на вторичный брак обоих, по причине общих детей, в последние годы сходили на нет, и теперь они по несколько месяцев не слышали голос друг друга; он не знал, когда ему было с ней так же неуютно, как сейчас, в этой перегретой комнате ожидания, среди рядов разноцветных пластмассовых кресел, под крики из телевизора, вознесшегося к самому потолку. Дело было в воскресенье Суперкубка, и комментаторы совершенно распоясались; крайняя степень возбуждения считалась необходимой даже для женщин, ведущих новости. Джоан неуклюже наклонялась, заглядывая ему в лицо и подпирая руками бока; потом, не иначе как подчинившись боли в спине, она плюхнулась в пластмассовое кресло с ним рядом. Его кресло было грязно-кремовым, ее обшарпанно-оранжевым. Эти кресла отливали для людей более скромных габаритов, и Ричарду с Джоан пришлось отъехать друг от друга во избежание соприкосновения.