Хулио Кортасар - Вторая поездка

— Да, — согласился Циклон, — наверное, я сам этого хочу.

— Хотя я тебя и не убедил.

— Да тебе и самому с трудом верится.

— Перестань, Циклон. Ты хочешь одного: послать в нокаут Тони Джарделло, и это, сдается мне, яснее ясного.

— Это уж точно, и все же...

— А еще мне кажется, будто ты хочешь сделать это не только ради себя.

— Ага.

— Потому и дерешься лучше, верно ведь?

Мы шли назад к машине. Мне казалось, будто Циклон своим молчанием признавал реальность того, что связывало нам языки все это время. В конце концов, так тоже можно все высказать, причем без страха, понятно, о чем я? Циклон высадил меня на остановке автобуса, вел он машину медленно, чуть не спал за рулем. Того гляди, врежется во что-нибудь, пока доедет до дома; я беспокоился, но на следующий день увидел фотографии и интервью, которое взяли у него поутру. Рассказывал он журналистам, конечно же, о предполагаемой поездке в Штаты, о великом матче, который медленно, но все же приближался.

Я уже говорил тебе, что не смог поехать с Циклоном, но мы, болельщики, обменивались информацией, не упуская ни единого пустяка. То же самое было во время поездки в Штаты Марио Прадаса; сначала сообщения о тренировках в Нью-Джерси, бой с Гроссманом, отдых в Майами. Марио прислал открытку в газету «Графико» о том, как ловил акул или что-то в этом роде, потом бой с Аткинсом, контракт на участие в чемпионате мира, статьи в газетах янки, с каждым разом все более восторженные, и в конце (конечно, печально, я говорю «в конце», но это так и есть, черт возьми) встреча с Джарделло, мы не отходим от приемников, пять раундов вничью, шестой за Марио, седьмой вничью, чуть не в самом начале восьмого голос комментатора захлебывается, повторяет счет секунд, кричит, что Марио встает, падает опять, новый счет до конца, Марио в нокауте, а потом — фотографии, и нам дано вновь пережить свою беду, Марио в углу, и Джарделло кладет перчатку ему на голову, конец, говорю тебе, конец всему, о чем мы мечтали вместе с Марио, благодаря Марио. Что же тут удивительного, если не один и не два аргентинских журналиста заговорили о поездке Циклона, намекая на «символический реванш», так они это называли. Чемпион, как ни в чем не бывало, ожидал соперников и выбивал их по одному, все складывалось так, будто Циклон шаг за шагом повторял ту, прежнюю поездку, на пути его вставало все то же самое, те же преграды, какие янки воздвигали перед любым, кто рвался в чемпионы, особенно перед чужаком. Каждый раз, читая статьи, я думал, что, будь Циклон со мной, мы бы не стали это обсуждать, просто обменялись бы взглядами, понимая друг друга по-иному, не так, как все прочие. А Циклон, поди, тоже думал об этом, даже не читая газет, каждый новый день был для него репетицией чего-то главного, от чего сосало под ложечкой, и об этом он ни с кем не хотел говорить, как говорил бы со мной, при том что и мы ни до чего путного не договорились. Когда в четвертом раунде он разделался с первым противником, неким Доком Пинтером, я послал ему поздравительную телеграмму, и он ответил тоже телеграммой: «Продолжаю в том же духе, целую тебя». Потом он дрался с Томми Бардом, который в прошлом году выстоял пятнадцать раундов против Джарделло, Циклон его нокаутировал в седьмом раунде, излишне говорить, как бурлил Буэнос-Айрес, ты еще был сосунком и не помнишь, были такие, что не вышли на работу, на заводах беспорядки, думаю, нигде не осталось ни капли пива. Фанаты были так уверены в своем кумире, что насчет следующего боя не волновались, и были правы, потому что Ганнер Уильямс едва-едва смог выстоять против Циклона четыре раунда. Теперь началось самое худшее, изматывающее ожидание до двенадцатого апреля, всю последнюю неделю мы каждый вечер встречались в кафе «Майпу», приносили газеты, фотографии, делали прогнозы, но в день матча я остался дома один, будет еще время отпраздновать со всей кодлой, теперь я с Циклоном должен быть рядом, рука в руке через радиоприемник, через что-то такое, от чего у меня стоял ком в горле, от чего я без конца пил, курил и говорил Циклону всякие глупости, то сидя в кресле, то болтаясь по кухне, словно неприкаянный пес, и представлял, что же может думать Циклон, пока ему перевязывают запястья, пока объявляют вес, пока комментатор повторяет все то, что мы знаем наизусть, — воспоминание о Марио возвращается ко всем нам из того, другого, вечера, который не может повториться, который мы так и не приняли, который хотели смыть, как смывается крепким глотком горечь пережитого.

Ты сам прекрасно знаешь, что произошло, зачем я буду тебе рассказывать, первые три раунда Джарделло работал быстро и технично, как никогда, в четвертом Циклон вошел в ближний бой и сильно потеснил чемпиона к концу раунда, в пятом весь стадион повскакал с мест, и комментатор не успевал рассказывать, что происходит в центре ринга, невозможно было следить за ударами, он только выкрикивал отдельные слова, и почти в середине раунда прямой удар Джарделло, Циклон чуть отклонился в сторону и пропустил боковой, которым Джарделло и отправил его на пол на всю катушку, голос комментатора плакал и стонал, стакан со звоном шмякнулся о стену, а в следующий миг бутылка пробила стенку приемника, Циклон в нокауте, вторая поездка закончилась так же, как первая, снотворные пилюли, что там еще, в четыре утра скамейка на какой-то площади. Мать их всех так, старик.

Конечно, что тут обсуждать, ты мне скажешь, что это — закон ринга и прочее дерьмо, в конце концов ты не знал Циклона, и зачем тебе портить кровь. А мы плакали, знаешь ли, столько народу плакало, поодиночке или всей кучей, и многие думали и говорили, что в конце концов так лучше, потому что Циклон никогда бы не смирился с поражением, и гораздо лучше, что все так кончилось, восемь часов комы в больнице, и все. Помню, в каком-то журнале написали, что он единственный из всех нас так ничего и не узнал, ничего себе сказанули, сукины дети. Не стану говорить тебе о том, что было, когда его привезли, после Гарделя таких похорон Буэнос-Айрес не видел. Я отошел от толпы фанатов из нашего кафе, одному было легче, не знаю, сколько времени прошло, пока я не встретил Алесио на бегах, по чистой случайности. Алесио как раз вовсю работал с Карлосом Виго, ты знаешь, этот малыш далеко пошел, но когда мы отправились попить пивка, Алесио вспомнил, каким другом я был Циклону, и сказал мне об этом, странно так сказал, не сводя с меня глаз, будто сам не знал хорошенько, должен ли он был мне это сказать или говорил лишь потому, что вслед за тем хотел сказать что-то еще, что-то такое, что грызло его изнутри. Алесио был известным молчуном, а я, думая о Циклоне, предпочел курить одну сигарету за другой да опять и опять заказывать пива, приятно было ощущать, как идет время, и ты сидишь рядом с кем-то, кто был добрым другом Циклону и сделал для него все, что мог.