(Харденберг Новалис - Гейнрих фон Офтердинген

- Я рад, - сказал старик, - что ты его сейчас же заметил. Это мой добрый друг Клингсор; он поэт. Его знакомством и близостью ты можешь больше гордиться, чем дружбой короля. Но как насчет твоего сердца? У Клингсора красивая дочь; быть может, она затмит в твоих глазах своего отца. Неужели ты ее не заметил в зале?

Гейнрих покраснел.

- Я не успел внимательно осмотреть гостей, милый дедушка, - сказал он. - Общество слишком многочисленное, и я смотрел только на вашего друга.

- Видно, что ты приехал с севера, - ответил Шванинг. - У нас ты оттаешь. Мы научим тебя замечать красивые глаза.

Гейнрих и его мать переоделись и вернулись в залу, где тем временем сделаны были приготовления к ужину. Старый Шванинг подвел Гейнриха к Клингсору и сказал ему, что юноша его сразу заметил и выразил желание познакомиться с ним.

Гейнрих смутился, Клингсор ласково заговорил с ним о его родине и о его путешествии. Его голос был такой ласковый, что Гейнрих скоро оправился и заговорил с ним совершенно свободно. Через несколько времени к ним подошел Шванинг с красавицей Матильдой.

- Займитесь моим робким внуком, - сказал он, - и простите ему, что он заметил вашего отца раньше, чем вас. Блеск ваших глаз пробудит в нем спящую юность. На его родине весна приходит поздно.

Гейнрих и Матильда покраснели. Они с удивлением взглянули друг на друга. Она едва слышно спросила его, любит ли он танцы. Как раз в ту минуту, когда он ответил утвердительно, раздались звуки веселой музыки для танцев. Гейнрих молча протянул руку Матильде, она дала ему свою и они вмешались в ряды пар, кружившихся в вальсе. Шванинг и Клингсор следили за ними взглядами. Мать и купцы восхищались ловкостью Гейнриха, а также его очаровательной дамой. Мать неустанно говорила с подругами юности, которые поздравляли ее с таким красивым и многообещающим сыном.

Клингсор сказал Шванингу: - У вашего внука привлекательное лицо. Оно свидетельствует о ясной, отзывчивой душе, и голос его звучит сердечно.

- Я надеюсь, - ответил Шванинг, - что он сделается вашим учеником и многому от вас научится. Мне кажется, он рожден стать поэтом. Да снизойдет на него ваш дух. Он похож на своего отца, но, кажется, не так вспыльчив и не так упрям.

Отец его был в молодости очень одарен, но ему недоставало широты духа. А то бы из него вышло нечто большее, чем прилежный и умелый работник.

Гейнриху хотелось, чтобы танец никогда не кончался. Он с искренной радостью глядел на зарумянившееся лицо своей дамы. Ее невинный взор не избегал его. Она казалась как бы духом своего отца в очаровательном преображении. В ее больших спокойных главах светилась вечная молодость. На светло-голубом фоне мягко блестели звезды карих зрачков. Лоб и нос нежно сочетались с ними. Лицо ее казалось лилией, обращенной к восходящему солнцу, и от белой стройной шеи поднимались голубые жилки по нежным щекам. Голос ее был точно далекое эхо, и темная кудрявая головка как бы парила над легким станом.

Стали вносить блюда, и танцы кончились. Старшие сели с одной стороны стола, а молодежь - с другой.

Гейнрих сел рядом с Матильдой. Одна молодая родственница села с его левой стороны, а Клингсор сел напротив. Насколько молчалива была Матильда, настолько словоохотливой оказалась другая его соседка, Вероника. Она сразу вошла с ним в дружбу и рассказала ему о всех присутствующих. Гейнрих многого не слышал. Он занят был Матильдой и ему хотелось почаще обращаться направо. Клингсор положил конец болтовне Вероники. Он спросил Гейнриха о ленте со странными фигурами, которую юноша прикрепил к сюртуку. Гейнрих рассказал о восточной женщине так трогательно, что Матильда заплакала, и Гейнрих сам тоже едва сдерживался от слез. Благодаря этому, он вступил с ней в беседу. Все разговорились; Вероника смеялась и шутила со своими знакомыми. Матильда рассказала о Венгрии, куда часто ездил ее отец, и о жизни в Аугсбурге. Всем было весело. Музыка рассеяла стеснение и вовлекла всех в веселую игру. Пышные корвины цветов благоухали на столе, и вино порхало между блюдами и цветами; потряхивая своими золотыми крыльями, оно ставило пестрые перегородки между внешним миром и пирующими. Теперь только Гейнрих понял, что такое пир. Ему казалось, что тысяча веселых духов резвится вокруг стола, радуется радостями людей и опьяняется их наслаждениями. Радость жизни возникла перед ним точно звучащее дерево, отягченное золотыми плодами. Зла не было видно; ему казалось невозможным, чтобы когда-либо людям хотелось обратиться от этого золотого дерева к опасным плодам познания, древу войны. Теперь он стал понимать, что такое вино и яства. Все казалось ему необыкновенно вкусным. Небесный елей приправлял ему пищу, а в бокале сверкала дивная прелесть земной жизни. Несколько девушек принесли старому Шванингу свежий венок. Он надел его, поцеловал девушек и сказал: - Нашему другу Клингсору принесите тоже венок; в благодарность мы оба научим вас нескольким новым песням. Мою песню я вам сейчас спою. Он дал знак музыке и запел громким голосом:

"Наш ли жребий да не жалок?

Нам ли бедным не роптать?

Выростая из-под палок,

В прятки учимся играть.

Да и жаловаться тоже

Часто - упаси нас Боже!

Нет, с родительским уроком

Нам не сжиться никогда,

Жаждем мы упиться соком

Запрещенного плода.

Милых мальчиков так сладко

К сердцу прижимать украдкой!

Как? И мысли даже грешны?

И на мысли есть налог?

У малютки безутешной

Даже грезы отнял рок?

Нет, вам цели не достигнуть,

И из сердца грез не выгнать!

За молитвою вечерней

Мы боимся пустоты.

Все страстнее, все безмерней

И тоскливее мечты.

Ах, легко ль сопротивляться?

И не слаще ль вдруг отдаться!

Мать дает нам предписанье

Прятать прелести - но вот,

Не поможет и желанье,

Сами просятся вперед!

От тоски, от страстной жажды

Узел разорвется каждый.

Быть глухой ко всяким ласкам,

Каменной и ледяной,

Не мигнуть красивым глазкам,

Быть прилежной, быть одной,

Отвечать на вздох презреньем:

Это ль не назвать мученьем?

Отняли у нас отраду,

Мука девушку гнетет,

И ее за все в награду

Поцелует блеклый рот.

Век блаженный, возвращайся!

Царство стариков, кончайся!"

Старики и юноши смеялись. Девушки покраснели и улыбались, глядя в сторону. Среди тысячи шуток принесли второй венок и надели его на голову Клингсору. Его попросили спеть менее легкомысленную песню. - Конечно, сказал Клингсор, - я ни за что не решусь дерзостно говорить о ваших тайнах. Скажите сами, какую песню вы хотите. - Только не про любовь, - воскликнули девушки. - Лучше всего застольную песню, если можно.

Клингсор начал:

"Где блещет зелень по вершинам,