(Харденберг Новалис - Гейнрих фон Офтердинген

Их обвивали венки цветов. Королевская семья встретила их с сердечной нежностью, и новая королевская чета провозгласила их своими наместниками на земле.

- Отдайте мне, - сказал месяц, - царство парок, причудливые строения которого только что выступили из-под земли на дворцовом дворе. Я позабавлю вас там представлением, для чего понадобится помощь маленькой Басни.

Король согласился; маленькая Басня ласково кивнула головой, и народ обрадовался странному, занимательному времяпрепровождению. Геспериды прислали поздравления с восшествием на престол и попросили защиту для своих садов. Король велел принять их, и так следовали одно за другим бесчисленные радостные посольства. Тем временем трон незаметно преобразился и сделался пышным брачным ложем, над пологом которого носились Феникс и маленькая Басня. Три кариатиды из темного порфира подхватывали полог сзади, а спереди он покоился на базальтовой фигуре сфинкса. Король обнял свою зардевшуюся возлюбленную, и народ последовал примеру короля: все стали обниматься. Слышны были только нежные поцелуи и шепот. Наконец, София сказала: - Мать среди нас, ее присутствие принесет нам счастье навеки. Последуйте за нами в наше жилище; мы будем вечно жить там в храме и будем хранить тайну мира. Басня стала усердно прясть и громко запела:

"Основан Вечности заветный град.

В любви и мире позабыт разлад.

Прошли, как сон, страданья вековые.

Властительница душ навек София".

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СВЕРШЕНИЕ

МОНАСТЫРЬ ИЛИ ПРЕДДВЕРИЕ

Astralis.

Я летним утром вдруг помолодел;

И я почувствовал, как бьется жизнь

Впервые, - и пока моя любовь

В восторгах изливалась без конца,

Я больше просыпался, и стремленье

К сильнейшему, последнему слиянью

Во мне росло и крепло каждый миг.

Я силой сладострастья был зачат.

Я - середина, я - священный ключ,

Откуда каждое томленье льет

Струи свои, куда стремит опять,

Разбитое, покорную волну.

Вы видели меня, не зная.

Вы помните, как я при вас

Ночным скитальцем в первый раз вошел

В тот вечер радостный? Как в тот же миг

Вы дивной дрожью были зажжены?

Я, затаенный в чашечках медовых,

Благоухал и колыхал цветы

В тумане золотом. Я был незримым

Ручьем, бореньем тихим, все текло

Ко мне и сквозь меня, волнуя нежно.

И вот пыльца, упавшая на пестик,

- Вы помните вечерний поцелуй?

Запенила холодную волну,

Как молния; в меня движенья влились,

Все нити тонкие зашевелились,

Что было тайным помыслом моим,

Вдруг становилось зримым и земным.

Но был я слеп, и только звезд горенье

В таинственном манило отдаленье,

И чудилось мне много теней странных.

Времен былых, времен обетованных.

Рожденный мудрой мукой и любовью

Недолго жил сознания росток.

Кто сладострастие во мне зажег,

Тот напоил меня и горькой кровью,

И мир зацвел по склонам озаренным,

И прорицанье стало окрыленным.

Нет Гейнриха, Матильды нет в сознаньи,

Они слились в одном очарованьи!

Исполнилось! Взошло земное семя,

Меня к лазури вихри вознесли!

Блаженный миг, приди и утоли!

Свои права утратившее время

Дары свои отъемлет у земли.

Иного мира близки дни.

В них померкнут солнечные огни,

И вспыхнут в запустенье мшистом

Дни грядущие в торжестве лучистом.

И все, что длилось каждый день,

Как сказочная встанет тень.

Любви опять настала власть,

И Басня начинает прясть.

Вот древние игры естества.

Вот новые, мощные слова.

Так дух великий, мировой

Зацветает всюду, всегда живой.

Все должно друг в друга проникнуть,

Все друг от друга зардеть, возникнуть.

Каждый - со всем соединен.

В единстве крепком пали покровы,

В заветные недра входит он,

Там воскресает для жизни новой,

Новым сознанием там окрылен.

И сон - как мир, и мир - как сон.

Все, что казалось, - свершено,

Лишь в отдаленье унесено.

Все перепутав нити, строит

По воле свободное воображенье:

Здесь что-то завесит, а здесь приоткроет,

В волшебном развеется дуновенье.

Горечь и сладость, жизнь и тленье

Слиты в одно для души живой,

И не узнает исцеленья,

Кто предан страсти роковой.

С болью повязка разорвется,

Упав с духовных наших глаз,

Верное сердце не вернется,

С печальным миром разлучась.

И тело изойдет рыданьем

И мир могилой назовет,

И в мир, сожженное страданьем,

Как пепел, сердце упадет.

По узкой тропинке, которая поднималась в горы, шел странник, погруженный в глубокие мысли. Полдень миновал. Сильный ветер свистел в синем воздухе и его глухие многообразные голоса замолкали, едва раздавшись. Не пронесся ли он через страны детства? Или через другие, говорящие страны? То были голоса, звук которых отдавался в глубине души, и все же странник как будто не знал этих голосов. Он дошел до горы, где надеялся обрести цель своего пути.

- Надеялся? - Он уже ни на что не надеялся. Мучительный страх, а также сухой холод равнодушнейшего отчаяния погнали его к диким ужасам гор. Трудности пути смирили разрушительную игру внутренних сил. Он устал, но успокоился. Он еще не видел того, что постепенно заполняло пространство вокруг него, когда сел на камень и оглянулся. Ему показалось тогда, что он спит и видит сон или же был во сне до того. Необозримое великолепие открылось его взорам; вскоре у него потекли слезы, и силы оставили его. Ему захотелось выплакать всего себя, чтобы не осталось и следа его существования. Посреди сильных рыданий он, наконец, как будто пришел в себя; мягкий, ясный воздух пронизал его, мир снова открылся его чувствам, и старые мысли повели утешающую беседу.

Перед ним был Аугсбург с его башнями. Вдали на горизонте блистало зеркало страшного таинственного потока. Огромный, суровый лес повернулся, с утешением, к страннику, зубчатые горы внушительно покоились над равниной и, вместе с лесом, как бы говорили: - Мчись, поток, сколько хочешь, ты от нас не уйдешь. Я последую за тобой на окрыленных судах; я сломаю тебя, схвачу и поглочу тебя! Доверься нам, странник, этот поток и наш враг, которого мы сами создали. Как бы он ни мчался со своей добычей, все равно он от нас не уйдет.

Бедный странник вспомнил старые времена с их несказанными очарованиями. Но как тускло проносились эти милые воспоминания! Широкая шляпа закрывала моложавое лицо. Оно было бледно, как ночной цветок. Бальзам молодой жизни претворился в слезы, его вздымающееся дыхание - в глубокие стоны. Все краски поблекли и слились в пепельно серый цвет.

В стороне, на склоне, он увидел как будто монаха, стоявшего на коленях под старым дубом. - Неужели это старый придворный капеллан? - подумал он почти без изумления. Монах казался ему все более высоким и бесформенным, по мере того, как он к нему подходил. Наконец, он увидел, что ошибся; перед ним стоял высокий утес, над которым склонилось дерево. Он в тихом умилении обнял камень и, громко плача, прижал его к груди. - О, если бы теперь исполнились твои слова и святая мать подала бы мне знак! Я так несчастен и покинут всеми. Неужели же в моей пустыне нет святого, который помолился бы за меня? Помолись же ты, дорогой отец, в этот миг за меня.