Шон О'Фаолейн - Грешники

- Ну хорошо, отец Дили, - поспешно сказал каноник, предвидя возражения. - Вы молоды. Я понимаю. Конечно, ведь вы еще молоды...

- Дело вовсе не в молодости, - бешено зашипел отец Дили. - Я выполняю свои обязанности. Это вопрос совести. Я могу сидеть в темноте, если вам жалко...

- Хорошо, хорошо, - отмахнулся каноник, злобно улыбаясь. - Мы уже устарели. Опыт теперь никому не нужен...

- Каноник, - Дили говорил с усилием, прижав руки к груди, - когда я учился в семинарии, я говорил себе: "Дили, - говорил я себе, - вот будешь священником..."

- Не надо, - взмолился каноник, и лицо его исказила улыбка, - умоляю, избавьте меня от ваших воспоминаний!

Он резко повернулся и пошел, задрав подбородок, включая и выключая улыбку как электрическую лампочку для прихожан, которых он не знал и никогда раньше не видел. Он остановился у главного престола. Там на стремянке стоял ризничий и украшал алтарь цветами для утренней мессы, и каноник подумал, что не мешало бы извиниться за Дили. Но ризничий так долго поворачивал вазу то тем, то этим боком, что он понял - этот коротышка уже зол на него и нарочно возится наверху и не слезет, пока каноник не уйдет.

Вздохнув, он ушел, написал дома несколько писем и почувствовал, что его желудок взбунтовался и будет теперь до утра беситься на свободе, как гончая, сбежавшая из псарни. Тогда он устало поднялся, взял шляпу, трость и решил побродить подольше, чтобы успокоить нервы.

Нежная ночь окутала округу лунным светом и уютной сыростью, и, глядя на город, на белые, словно покрытые инеем, крыши домов, каноник смягчился. На обратном пути он был почти спокоен. Река белела в тумане как парное молоко. Улицы спали. И, чувствуя расположение ко всему роду человеческому, он что-то тихо гудел себе под нос. Городские часы добродушно перекликались медленными серебряными певучими звонами. И тут из высокого окна оштукатуренного дома он услышал громкий женский голос, принадлежащий, как он понял, миссис Хиггинс. Она стояла в белой ночной рубашке.

- Рассказывай сказки! - кричала она на всю улицу. - Ха! Выдумает тоже! Подожди, я узнаю у каноника. На исповеди, как же! Я еще и в монастырь зайду! Ах ты дрянь! Грешница несчастная!

Он увидел на крыльце дрожащую детскую фигурку.

- Миссис Хиггинс, - причитала девушка, - истинная правда. Каноник опять меня прогнал. Я ему врала. Надо было пойти к отцу Дили. Продержал меня целых полчаса. Господи, миссис Хиггинс, - молил детский голосок, - это истинная правда.

- Подумать только! - вопила ночная рубашка. - Вот ты какая! Погоди, я расскажу...

Каноник почувствовал, как гончая внутри него рвется на свободу. Желудок подступал к горлу. Пыхтя и сопя, каноник пошел дальше.

- Боже мой! - взмолился он. - Яви свою милость. Пожалей меня, о Господи!

И он свернул к своему темному дому в одном из самых темных переулков города.