Шон О'Фаолейн - Я помню ! Помню !

Но как тут было уйти? Она сидела вся в испарине, злая и одновременно завороженная. И еще ей было страшно. Пусть Сара и знает в миллион раз больше, но в ее воспоминаниях столько же правды, сколько в полицейском протоколе, составленном из голых фактов. Точно кролик, оцепеневший в ярком, неизвестно что таящем столбе света, Мэри слушала и слушала. Ей пришла в голову чудесная фраза из дневников Стендаля: "Глубокое чувство не оставляет по себе памяти", то есть всякое глубокое чувство как персик - его нужно съесть прямо с дерева, пока его не захватали, не смяли. Позже она уверяла, что похудела за этот разговор не на один килограмм. А хуже всего ей пришлось, когда они заговорили о Корни Кэнти.

- Сара, - неожиданно попросил Ричард, - а расскажи-ка о Корни Кэнти. Видно, лихой парень. Мэри столько его расписывала. И вообще, почему бы нам с ним не встретиться?

- Ричард, дорогой, - попыталась возразить Мэри, - ну сколько раз можно слушать одно и то же...

- Постой, Мэри, постой. Пусть Сара все расскажет. Давай, Сара! Мэри говорила, что они с Корни охотились верхом. И вообще описывала их приключения. А тот чудесный день! Если память мне не изменяет, Мэри, это было в мае тридцать седьмого - когда три собаки подняли лисицу в балликулском лесу, загнали ее в старый карьер и Корни бесстрашно, не раздумывая, - вот это, я понимаю, наездник! - съехал за ней прямо по осыпи вниз. И бедняжка Мэри хотя была от страха ни жива ни мертва, посмотрите-ка, она даже сейчас побледнела от одного воспоминания, я так восхищаюсь тобой, дорогая! - бросилась за ним. И они поймали лисицу. Честное слово, я был бы рад познакомиться с этим парнем. Давайте пригласим его выпить!

- Господи, упокой его душу, - опустив глаза, пробормотала Сара.

- Неужто умер? Погиб на охоте? Такой прекрасный юноша, в расцвете лет! Ты знала об этом, Мэри?

- Вы говорите, юноша? Он умер несколько лет назад, спился. И ему было ровно семьдесят два года, - успокоила его Сара.

- Семьдесят два? - Ричард недоуменно уставился на жену.

- Сара, ты говоришь про его дядю! Или про отца! Корни было не больше сорока. А выглядел он всего на двадцать пять, - закричала она в отчаянии и резко повернулась к Ричарду. - Конечно, этому проходимцу нельзя было верить, ни единому слову. Помнишь, я рассказывала, как он подстроил, чтобы я свалилась с его серой кобылы. Специально погнал ее к каменной изгороди знал, что не возьмет. Потом встал рядом на колени, то тут меня пощупает, то там: "Ну как, ласточка, не болит? И здесь не болит?" А из меня аж дух вон, ни чер-р-рта сказать не могу!

Ричард рассмеялся, услышав знакомую историю - одну из его самых любимых. Мэри приходилось повторять ее чуть ли не на каждой вечеринке - ему нравилось, что у жены появляется ирландский акцент.

Однако заставить Сару молчать было невозможно. Четко, строгим голосом она повторила:

- Кэнти, когда он умер, было ровно семьдесят два года. Не больше. И не меньше. Первого декабря 1943 года я сама удостоверила его крестик на пенсионном бланке - он ведь был совсем неграмотный. Кэнти еще ходил тогда в поношенном плаще с красной подкладкой, в тридцать седьмом году его подарил ему наш отец, и...

- Так это же как раз тот год, - перебил Ричард, - когда они загнали лисицу.

- Верно. Он еще сказал мне: "Я ношу этот плащ шесть лет, а до меня его столько же носил твой батюшка..."

По лицу мужа - а он мог в уме умножить 113 на 113 - Мэри видела, что он сразу подсчитал, сколько было "молодому" Кэнти в те дни - далеко за шестьдесят. И когда Сара замолкла, чтобы перевести дух, короткое тревожное молчание вдруг взорвалось от его оглушительного гогота. Ричард восторженно бил в ладоши, со слепым эгоизмом влюбленного наслаждаясь жгучим стыдом жены.

- Мэри, ах ты чертовка! - давясь от смеха, еле выговорил он. - Я всегда понимал - ты не прочь присочинить. Но чтобы так...

Она яростно бросилась в бой за право чувствовать и представлять свое прошлое по-своему:

- Ничего я не сочиняю. Корни запросто мог набавить себе лет, чтобы получить пенсию. Он же тебе голову задурил, Сара. Когда мы охотились, ему было сорок, ну сорок два. Никак не больше. Не больше сорока двух.

Но ей было достаточно одного взгляда на вздрагивающие плечи и зажмуренные глаза Ричарда, на поджатые губы сестры, чтобы понять - бой проигран. Доброта не позволяла Саре продолжать спор, а честность не давала покрывать ложь, она сидела выпрямившись в своей коляске и чуть покачивала головой, словно бы говоря: "Семьдесят два. Ровно. Не больше и не меньше".

Ни тогда, ни позже Мэри так и не поняла, что Очаровательная Выдумщица устраивала Ричарда так же, как Юная Необузданная Ирландка, - он просто был с ней счастлив. Ослепленный любовью, он час за часом продолжал разговор с Сарой и понял свою ошибку лишь вечером, уже в постели. Они лежали рядом наверху, в комнате, когда-то принадлежавшей ее родителям; зеркало похожего на гроб шкафа отражало последние отсветы дня, с дальних лугов тихо доносилось блеяние овец.

- Черт! - не могла успокоиться Мэри. - Я же действительно съехала в старый карьер. Честное слово! И Корни вовсе не был стариком. А если и был, так ведь еще увлекательней. Но тебе подавай что-нибудь по-слащавее. Красивый молодой охотник! Бесстрашная юная ирландка! Прямо тошнит от всей этой романтической белиберды.

Заложив руки за голову, Ричард опять захохотал. Она стала лупить его кулаками в грудь, а он ласково обнял ее, ощущая в сердце еще большую любовь, еще большее восхищение, о чем, кстати, он недвусмысленно ей сказал, но она с обидой отвернулась, заявив, что все это недоступно ее скромному интеллекту. Потом она вывернулась из его объятий и села.

- Неужто ты хочешь меня убедить, что я тебе больше нравлюсь, когда вру? - закричала она.

- Тише, милый дикарь. Сара услышит.

- Плевать, пусть слышит. Откуда ей знать, раз ее там не было? Сама все начала, а ты и рад выспрашивать. Превратили меня в какое-то трепло.

- Чепуха, родная. Просто у тебя чудесная, чисто ирландская фантазия.

- Да не фантазирую я! Все это правда, правда, правда! До последнего слова! Я могу оговориться, спутать пустячную деталь, но это не вранье. И я не желаю, чтобы вы с этой болтушкой разворовывали мою жизнь...

К его горестному изумлению, она зарыдала в подушку, всхлипывая и вздрагивая. Словно ребенок, подумал он, тронув рукой ее мокрую щеку, ребенок, на глазах у которого автобус переехал любимую собаку.

- Ты не представляешь, Ричард, - причитала Мэри, уткнувшись ему в плечо, - до чего мучительно слушать, как она роется в моей жизни и все превращает в ложь, представляя совсем не так, как было.

- Видимо, ты ей именно так и рассказывала.

- Я пересказывала ей суть. И все, что Сара знает, - это одна суть. А у меня остались только ощущения, только то, что я чувствовала. Другого я не помню.