Джон Пассос - 1919

робкие щекочущие пальцы ощупывают очертание твердого бессмертного черепа под мясом скелет с черепом в очках сидит в саду под сияющими редкими дождевыми каплями в новой защитной форме в моем двадцатилетнем теле которое плавало в Марне в бело-красных полосатых трусах в Шалоне весной.

РИЧАРД ЭЛСУЭРС СЕВЕДЖ

Когда Дик был маленький, он ничего не знал о своем отце, но по вечерам, готовя в своей каморке на чердаке школьные уроки, он иногда думал о нем; он кидался на кровать и лежал на спине, пытаясь вспомнить, как он выглядел, и Оук-парк, и что было до того, как мама стала такой несчастной и им пришлось перебраться на восток и поселиться у тети Беатрисы. Пахнет вежеталем и сигарным дымом, и он сидит на спинке коврового дивана рядом с толстым мужчиной в панаме, и, когда тот начинает хохотать, диван трясется: он хватается за папину спину и колотит его по руке выше локтя, и мускулы на руке твердые, как стул или стол, и, когда папа хохочет, смех эхом отдается у него в спине. "Дики, убери грязные ноги с моего костюма", и он ползает на четвереньках в солнечных лучах, льющихся сквозь кружевные занавески, и пытается сорвать с ковра большие, пурпурные розы; они все стоят перед красным автомобилем, и у папы красное лицо, и он пахнет подмышками, и кругом появляется белый пар, и все говорят: "Предохранительный клапан". Папа и мама обедают внизу, и у них гости, и вино, и новый лакей, и, должно быть, всем очень весело, потому что они беспрерывно смеются, и ножи и вилки все время стучат: клик-клик; папа ловит его - он подглядывает в ночной рубашке из-за портьер - и выходит к нему ужасно веселый и возбужденный, от него пахнет вином, и он шлепает его, и мама выходит и говорит: "Генри, не бей ребенка", и они стоят за портьерами и шипят друг на друга сдавленными голосами, потому что рядом гости, и мама хватает Дика и несет его, плача, наверх, на ней вечернее платье, все в кружевах и рюшках, с большими шелковыми буфами; от прикосновения к шелку у него ноют зубы, мурашки бегают по спине. У него и у Генри желтые пальто с карманами, как у взрослых, и желтые кепи, и он потерял пуговку со своего кепи. И все время солнце и ветер. Дик уставал и слабел, когда пытался вспомнить все это, и был до того захвачен, что никак не мог сосредоточиться на завтрашних уроках, и доставал "Двадцать тысяч миль под водой", спрятанные под матрацем, так как мама отнимала у него все книги, не имевшие прямого касательства к урокам, и сначала только заглядывал в книгу, а потом забывал за чтением все на свете и назавтра не знал ни одного Урока.

Тем не менее он учился очень хорошо, и учительницы любили его, в особенности мисс Тизл, учительница английского, за то, что у него были хорошие манеры и он умел говорить разные пустяки, которые не были дерзки и в то же время смешили их. Мисс Тизл говорила, что он пишет определенно неплохие английские сочинения. Однажды он послал ей к рождеству сочиненное им стихотвореньице про младенца Христа и трех волхвов, и она заявила, что у него есть дарование.

Чем больше ему нравилось в школе, тем неприятней становилось дома. Тетя Беатриса брюзжала и брюзжала с утра до вечера, как будто бы он сам не знал, что он и его мать едят ее хлеб и спят под ее крышей; но они же платят за стол и квартиру, верно ведь? - ну, правда, не столько, сколько платят майор Глен и его жена или доктор Керн, - а работают они во всяком случае так много, что окупают себя. Он слышал, как миссис Глен говорила пришедшему в гости мистеру Этвуду, когда тети Беатрисы не было в комнате, что это просто стыд и срам, что бедненькая миссис Севедж, такая прелестная женщина, и притом такая набожная, да еще генеральская дочь, принуждена работать, как поденщица, на свою сестру - сварливую старую деву, дерущую такие дикие цены, правда, хозяйство у нее замечательное и стол отличный, совсем не как в пансионе, а скорей как в самой аристократической семье, прямо счастье, что удалось найти такой дом в Трентоне, в этом коммерческом городе, где столько рабочих и инородцев; какая жалость, что дочерям генерала Элсуэрса приходится содержать пансион; Дик подумал про себя, что миссис Глен могла бы обмолвиться и о том, как он выгребает золу и убирает снег и тому подобное. Все же не следует отрывать от занятий и нагружать домашней работой ученика средней школы.

Доктор Этвуд был настоятелем англиканской церкви св.Гавриила. Дик пел там в хоре каждое воскресенье по два раза, в то время как его мать и брат Генри, который был на три года старше его и служил в Филадельфии в чертежном бюро и приезжал домой только в конце недели, сидели на удобной скамье. Мама любила церковь св.Гавриила, потому что все в ней было на английский лад, крестные ходы и даже ладан. А Дик ненавидел ее за то, что он должен был петь в хоре и беречь свой стихарь, и у него никогда не было карманных денег, и он не мог играть в кости за скамьей в ризнице, и ему вечно выпадало сторожить у двери и шептать: "Прячьте", когда кто-нибудь входил.

Однажды в воскресенье, вскоре после того, как ему исполнилось тринадцать лет, он шел домой из церкви с мамой и Генри; он был голоден и всю дорогу гадал, будут ли к обеду жареные цыплята. Все трое как раз поднимались на крыльцо, мама слегка опиралась на руку Дика, и пурпурные и зеленые маки на ее широкополой шляпе покачивались в лучах октябрьского солнца, как вдруг он увидел за стеклянной парадной дверью встревоженное худое лицо тети Беатрисы.

- Леона, - сказала она взволнованным и укоризненным тоном, - он здесь.

- Кто, дорогая Беатриса?

- Ты сама знаешь... Я не знаю, что делать... Он говорит, что ему нужно повидаться с тобой. Я просила его обождать внизу, в передней, из-за... э-э... наших друзей.

- Господи боже мой, Беатриса, неужели я еще не достаточно страдала из-за него?

Мама опустилась в передней на скамейку под оленьими рогами, служившими вешалкой для шляп. Дик и Генри удивленно смотрели на бледные лица женщин. Тетя Беатриса поджала губы и сказала неприязненно:

- Дети, пойдите-ка пройдитесь по улице. Прямо невозможно - два взрослых лодыря весь день бродят по дому. Ровно в половине второго будет обед, и вы вернетесь... А теперь марш.

- Что случилось с тетей Беатрисой? - спросил Дик, когда они вышли на улицу.

- Спятила, должно быть... Терпеть ее не могу, - сказал Генри высокомерно.

Дик шел, ударяя носками по панели.

- Послушай-ка, сходим выпьем содовой... У Драйера замечательная содовая.

- Деньги есть?

Дик покачал головой.

- Не воображай, пожалуйста, что я тебя стану угощать... Черт возьми, до чего поганая дыра этот Трентон... Я видел в Филадельфии одно заведение минеральных вод, так там содовый сифон был длиной в полквартала.

- Да что ты!

- Держу пари, Дик, что ты не помнишь, как мы жили в Оук-парке... Да, Чикаго - это город!