Ирина Вильде - Совершеннолетние дети

— И приму! А ты нет, потому что у тебя нет данных… Раз ты так остра на язык, я тоже скажу: тебя никогда и близко не подпустят к этому конкурсу…

Илона смеялась, ее небольшие глазки совсем скрылись за веками.

— Ох-ох, Моника, как ты сразу рекомендуешь себя новой подруге! Так она хоть недельку думала бы, что у тебя, кроме красоты, есть хоть капелька разума…

— Что за разговоры, Илона? Кто тебя уполномочил вести их?

Дарка обернулась на голос. Худенькое личико, неприятные, тонкие, нетипичные для румынок губы и злые, наглые глаза.

— А, наконец и ты заговорила! — Илона повернулась к тонкогубой девушке и сделала неуклюжий реверанс. — Разрешите вас представить — первое лицо в классе, самая значительная особа во всем городе, дочь примаря [74] Дочь мэра (рум.). домнишора Маргарита Василеску. Теперь, Дарка, ты знакома со всеми «тремя грациями» нашего класса…

— Ты лучше о себе расскажи… А нам ни к чему слушать твою болтовню. — Дочь примаря взяла под руку Монику и Аглаю, и они вышли в коридор.

К Дарке подошла девушка с продолговатыми меланхолическими глазами и кудрявыми, словно посекшимися, волосами:

— На моей парте есть место. Хочешь сидеть со мной?

— Хочу, — ответила Дарка. Девушка понравилась ей с первого взгляда.

Но Илона, незаметно подтолкнув Дарку, отвела ее в угол.

— Не садись с ней, она еврейка…

— Ну и что? — очень удивилась Дарка.

— Ох-хо-хо!.. Откуда ты приехала? Ведь над тобой все будут смеяться, если ты сядешь с ней. — И тут резко, словно отрубила, ответила за Дарку: — Новенькая не сядет с тобой, она сядет со мной…

Вошел учитель географии, разговоры немного поутихли, хотя ученицы и не спешили занять свои места. Учитель был пожилой человек с лысиной, покрытой пушком, в пенсне на самом кончике крупного сизого носа. Дарка сразу заметила, что туфли его зашнурованы шнурками разного цвета.

— Господин учитель, у нас новая ученица! Вы бы хоть поглядели на нее! Без очков, без очков!.. Вы ведь не видите в пенсне на расстоянии!

Учитель опустил руки.

— Садитесь, пожалуйста, садитесь! Домнишора Попыску, вы на прошлом уроке обещали сразу после звонка занимать свое место. Вы же обещали…

Попыску стояла перед оконным стеклом и поправляла бант на груди.

— Это вам послышалось или приснилось, господин учитель… Я не могла дать такого обещания… Вы же знаете, мне необходимо движение… Как же я могу целый час высидеть за партой?

— У вас на всех уроках так? — Дарке жаль учителя, и она недовольна тем, что никто не реагирует на такое неуважение к старому педагогу. Но как реагировать? Ведь она только первый день здесь.

Илона Моршан, прижав руки к вискам, качает головой.

— Тебе придется ко многому привыкать… Что ты хочешь? Попыску не беднее Аглаи, но, как видишь, «три грации» не принимают ее в свой круг. А учитель… ох… У него ведь семь или восемь детей, вот он и терпит в надежде, что ему кое-что перепадет от ее родителей. Кроме «трех граций», остальные восемь учениц живут в ладу… Только с Эстер Тайхман никто не хочет дружить. Ее отец отвалил немало тысяч на оборудование гимназии, Эстер приняли, но все равно никто не станет сидеть с нею за одной партой. Разрази меня господь, если вру!.. А тебе нравится наша гимназия?

Дарка пожала плечами. Что здесь может нравиться?

Возможно, позже все уладится, но первый день занятий произвел на Дарку удручающее впечатление.

Зою она застала на крыльце. Та чистила фасоль.

— Как вы себя чувствовали в гимназии, домнишора Дарика?

Отвечать не хотелось, хотя вопрос и был задан кстати.

— Я еще ничего не могу сказать… А где теперь домнул Локуица? Он никогда не приезжает сюда?

— А что он позабыл здесь? — Зою как будто рассердил вопрос. — Веди он себя правильно, жил бы до сих пор в Веренчанке. Чего ему там не хватало? Есть было нечего или жить негде?

«Она очень недалекая. Откуда у такого умного брата такая ограниченная сестра?»

Первые дни в Штефанешти Дарка ждала письма от Данка. Ее не беспокоило, что он не знал адреса. Девушка не раз слышала, что молодые люди в таких случаях достают адреса из-под земли. Написать первой Дарке даже в голову не приходило. Такой поступок, запрещенный кодексом хорошего тона, считался смертным грехом, и она раз и навсегда отбросила эту возможность как нереальную.

Девушке вспомнилась бабушкина история с адвокатом. Дома она слушала ее краем уха, не придавая особого значения этому эпизоду бабушкиной молодости. Но теперь бабушка стала для нее образцом. Вот как надо дорожить своей девичьей гордостью! Нет, нет! Ни за что на свете она первая не напишет! «Лучше умереть, чем покориться, чем просить милостыню…»

Но на дворе стояла такая золотисто-багряная, пахнущая ранетом осень, что умирать не было ни малейшего желания.

По воскресеньям, после обеда, накормив утят и поросят, Зоя брала Дарку на прогулку в окрестности Штефанешти. Девушка, выросшая в Веренчанке, не могла досыта налюбоваться тем, что творилось в природе, и прежде всего чудесной панорамой горно-лесистых окрестностей. С монастырской горы Штефанешти со своими бело-розовыми домиками и красными черепичными крышами выглядел как драгоценный камень в зеленом кольце леса.

Невзирая на кажущееся спокойствие, гармонически царившее на небе и на земле, в природе шла ожесточенная борьба между жизнью и смертью. Среди сухих, сожженных горячим солнцем растений пробивалась сочная молодая травка. Терновник, уже раз произведя на свет плоды, захотел вторично испытать родительскую радость: он зацвел, правда, робко и не так сильно, как весной, но в прозрачном, чистом до звона воздухе миндальный запах этого цветения разносился далеко вокруг. Листва на деревьях не вяла, а лишь, отдавая дань прекрасному, меняла цвета. Да, с красками творилось нечто невообразимое! На самом склоне монастырской горы рос куст. На свежие, сочно-зеленые листья его словно кто-то небрежной рукой набросал свекольно-красные пятна. А небо! Дарка не помнит, чтобы ей когда-либо приходилось видеть такой теплый зеленовато-синий тон. Небо казалось бесконечно высоким и вместе с тем очень близким. Разогретый воздух струился вдали, словно дым. Солнце не грело, а припекало, но летней духоты не ощущалось. Малейшая тень давала прохладу, в лесу, под густой сенью деревьев, было даже сыро и холодно.

Зоя собирала лечебные травы (ее деятельная натура и здесь не находила покоя). Она учила девушку, какие травы и в какое время надо собирать и как хранить. Дарке запомнилось одно лишь название — цветок «Иван-предсказатель», желтый, на высоких стеблях.

Только два воскресенья не ходила Зоя с девушкой на прогулку, и эти дни Дарка считала потерянными для себя. Она слонялась по крохотному садику и, обрывая ромашку, гадала: «Любит — не любит». В эти дни к Зое заходила какая-то женщина, до самого носа закутанная в черную шаль, но, судя по глазам, молодая, — больше Дарка ничего не могла сказать о ее внешности. Они шептались с хозяйкой, и та сразу же начинала собираться. Зоя сосредоточенно надевала выходное, отнюдь не нарядное платье, а у Дарки на кончике языка вертелся вопрос: «Куда?» Но она пересиливала себя и не спрашивала. Оба раза Зоя вернулась домой поздно ночью. И только наутро, не зная, куда спрятаться от вопрошающих глаз девушки, пробормотала что-то невнятное о несправедливости и о наших обязанностях бороться с нею. Но тотчас, словно испугавшись, забрала свои слова обратно: